Какой вы видите русскую церковь в ХХI веке? На вопросы «Медведя» отвечает журналист и писатель Алексей Цветков

1. Считаете ли вы, что вопросы религии, теологии, личной веры и неверия можно обсуждать публично? Если можно не стыдясь говорить: «Я верую», то почему обратное суждение считается сейчас неприличным?

Можно обсуждать, но сложно. У меня, например, никогда не получалось быть атеистом в отличие от и к удивлению большинства моих товарищей по социалистическому и анархистскому движению. Несколько лет назад мне даже пришлось придумать для обозначения своих религиозных представлений термин «стереотеизм», потому что гностическая лексика или отдельные понятия из Майстера Экхарта сегодня большинством моих знакомых услышаны быть не могут. Сложность обсуждения личной веры в том, что она по определению обращается к внутреннему опыту, а вовсе не к доказанному знанию. Называйте это воображением, архетипами, сублимацией, визионерством или дверями восприятия — формальная логика вам тут не поможет, а обсуждение с другими предполагает как раз хоть какое-то соответствие логике. Личная вера делает каждого из нас лирическим поэтом, и никакой психоанализ или структурализм нам не помогут до конца понять лирическую поэзию своей жизни.

Знают дрозды… Или о секретах внутренней революции

Помните ли вы свою первую внутреннюю революцию, библейское чувство столкновения с иным, не нашедшим у вас внутри аналогий, но настойчиво требующим истолкования?

У каждого из нас таких моментов, конечно, несколько. «После этого фильма я вышел из кинотеатра левым» — рассказывал художник Осмоловский о годаровском «Безумном Пьеро». И до сих пор ходит в леваках. Для знакомого нью-йоркского школьника внутренним переворотом стало хоровое повторение слов философа Жижека на оккупайской ассамблее в Зуккоти-парке, а для другого знакомого, сейчас строгого салафита, внутренней революцией стало первое, почти случайное, посещение мечети.