Режиссер Юрий Быков снял свой самый серьезный и амбициозный на данный момент фильм в весьма редком для современного российского кино жанре классовой драмы.
1
Промышленный труд в самом начале – поэзия и индустриальная грация. Благодаря оператору Владимиру Ушакову почти весь фильм выглядит как качественная социальная реклама. Кроме тех мест, где действие переходит в стрелялку-боевик в цеховых декорациях. Массовая драка охраны олигарха с омоном под дождем – боевой балет. Дождь вообще льет всю эту долгую ночь, добавляя сюжету дополнительную беспросветность, но и дополнительную «глянцевость» драк до крови в прожекторах приговоренного предприятия.
Это кино настаивает на своей маскулинности. Оно практически обходится без женщин. Они есть лишь как молчаливые семейные обстоятельства, на постерах в раздевалке или упоминаются простыми работягами за конвейером во время брутальных разговоров о сексе.
Типажи в пятерке рабочих отчетливы, как в комиксе. Сразу ясно, у кого что дома и почему он оказался по эту сторону ездящей железной двери захваченного цеха. Нерешительный семейный старик советской выделки. Психованный бандит, оспаривающий лидерство предводителя. Рассудительный «казак». Нервный заикающийся парень, зависимый от матери и, наконец, Седой (Денис Шведов любимый актер Быкова) – одноглазый, шрамированный и готовый к реальной крови. Именно он пытается превратить ситуацию «дай нам денег, у тебя их много» в ситуацию «мы разрушим твою жизнь и лишим тебя твоего положения».
Ещё есть трясущийся от страха «креативный класс», который привезли в захваченный цех ночью снимать + офицер омона со своими людьми + личная охрана олигарха и её начальник (Владислав Абашин) с фатальной домашней драмой. Он оказывается сделан из того же теста, что и лидер рабочих и с середины фильма всё отчетливее понимает это.
Региональный олигарх Калугин (Андрей Смоляков) убедительно изображает лицом опыт, знание людей и полное отсутствие моральных иллюзий. Он понятливо щурится, сдвигает брови и смотрит искоса и снизу на своих похитителей, да и на всю здешнюю жизнь. В этом краю он «выше губера», его «прикрывают в Думе», когда-то за копейки получил советское индустриальное наследство, выжал из него всю возможную прибыль и теперь продает его на лом вместе с сотнями людей, которым некуда идти. Все окрестные заводы тут давно стоят или вот-вот остановятся.
Его антипод Седой — пролетарский лидер, готовый идти до конца. Это настолько новый для нашего кино герой, что Быков даже «расплавляет» ему лицо, делая ветераном горячей точки. Просто не вполне понятно, как именно такой человек должен сегодня выглядеть.
Звучит типично левацкий вопрос: «А вот ты объясни мне, как так вышло, что у тебя есть всё, а у меня – ничего?». На него дается типично либеральный ответ: «Пока кто-то водку пил, я головой думал и под смертью ходил не меньше твоего».
Олигарха ведет нарциссизм и презрение к людям. Бунтаря ведет обида и желание окончательной правды. Он ожидаемо начинает стрелять в своих, как только они нарушают его рискованный план возмездия.
Ради всемирной огласки и последней справедливости Седой ставит на карту всё – свою жизнь, жизни остальных работяг, поверивших ему. Он уверен, что цена за это может быть отдана любая и мстит этому миру за равнодушие мира к вопросам морали.
Узкий горизонт товарищей, готовых просто сдаться, а ещё лучше – получить деньги и разбежаться, их полное безразличие к победе справедливости в конкретном российском регионе вызывают в рабочем лидере гнев и презрение.
Олигарх психологически переиграет его, когда назовет всё вслух своими именами: «Ты просто мстишь за то, что жизни у тебя не было». Звучит как эпитафия и приговор. Возразить на это нечего и бунтарь сломлен. Он остается в самоубийственном одиночестве.
Седой рассуждает, как герои ранних рассказов Горького – если нет на земле правды, тогда и жить на ней незачем тому, кто остался на обочине.
2
Стороны конфликта морально уравниваются, когда охрана олигарха берет в заложники членов семей рабочих, похитивших владельца завода.
К середине этого «народнического» кино доброму зрителю кажется, что все может разрешится полюбовно. В мире станет чуть больше справедливости, выраженной в конкретных купюрах. Есть своя логика в том, что пятеро самых решительных рабочих, у которых нашлось оружие (у кого охотничье, у кого с «лихих» бандитских времен), станут чуть-чуть богаче, а олигарх станет чуть-чуть беднее, в целом же мир останется прежним. Всё немножко компромиссно выровнится в данном конкретном случае и все останутся живы. Но мы смотрим классовую драму. И её режиссер Юрий Быков. И действие происходит в России. Здесь так не бывает. В 2018 Россия установила мировой рекорд по скорости роста состояний миллиардеров и одновременно страна уже давно одна из первых в мире по росту экономической пропасти между большинством и меньшинством.
На заводе вдруг появляются «менты», которые всё необратимо усложняют. Кто именно позвал «ментов» и вмешал их в этот классовый конфликт? — главная сюжетная интрига вплоть до финала. Офицер омона — третья рифма к начальнику охраны олигарха и лидеру восставших работяг. Весь фильм они понятливо переглядываются, как социально близкие.
3
— А забастовки не боишься? – спрашивает рабочий из толпы.
— Не боюсь! – уверенно отвечает олигарх и сюжет снимается с предохранителя. Всё, что последует дальше, будет ВМЕСТО забастовки — более цивилизованной и предсказуемой формы выяснения отношений между классами.
Согласно известной американской формуле 1950-х демократия гарантируется тремя условиями: большое правительство (т.е. прозрачные для общества институты исполнения с обратной связью) + большой бизнес (экономическая креативность, рост рынка, развитие услуг, инновации) + большие профсоюзы (защита прав работников и их самоорганизация ради своих интересов, амортизация неравенства, передел пирога в пользу большинства).
Будущее сотен людей в связи с банкротством завода? В вышеописанной системе из трех элементов последовала бы переориентация, социальные программы, разумный переезд. Но здесь ничего не будет. Люди тут никому не нужны, власть от них никак не зависит, а бизнесу они больше не интересны т.к. не рентабельны.
Именно эту проблему решают рабочие в фильме Стефана Бризе «На войне», представленном в Каннах-2018. Это настоящий гимн современной стачечной борьбе против увольнений на нерентабельном заводе. Активисты французского профсоюза CGT играют у Бризе сами себя рядом с Винсаном Линдоном.
В современной России фактически нет профсоюзов в европейском понимании этого слова. Официальные «профсоюзы» сохранились кое-где как никому не понятный атавизм советской эпохи, а независимые и новые создавать очень сложно или просто опасно.
Не имея легальных методов борьбы, рабочие договариваются о похищении капиталиста в раздевалке, где целы ещё на стенах советские плакаты с Лениным. Этот Ленин из прошлого так же важен, как мутный затертый Кремль с календаря на стене условной «камеры», в которой пролетарии держат похищенного олигарха.
Но весь этот сюжет есть сплошная фантазия, иносказание и обобщение. Ничего подобного в нынешней России никогда не происходило. В постсоветской истории рабочие ни разу даже не пытались взять владельца завода в заложники. Это принято скорее во Франции, на пике регулярных забастовок и обходится там без крови – босса захватывают в его кабинете и это становится символическим аргументом на переговорах. Об этом есть даже в «Отчаянной домохозяйке» Франсуа Озона.
История постсоветского рабочего движения вкратце выглядит так: в конце 90-х шахтеры выбивали долги по зарплате касками об асфальт у правительственных зданий, в Выборге и других городах захватывали цеха и требовали создания «народных предприятий», в новом веке в Пикалево перекрывали дороги и обращались к премьеру с требованием национализации градообразующих заводов, остановленных владельцами, на новых заводах автопрома западных компаний иногда вполне результативно бастовали, а в Междуреченске шахтеры массово дрались с омоном из-за условий труда.
То есть иногда российские рабочие тягаются с заводским начальством, в случае закрытия – жалуются столичным властям, но своих нанимателей они пока нигде не захватывали. Это сюжет из другой жизни.
Седой оказывается не просто пассионарием-шантажистом с мышлением Робин Гуда, но на глазах пытается превратиться в политического лидера. Он требует от олигарха Калугина покаяться, признаться и справедливости для всех, а не только для пятерых подельников. Раньше это называлось «переход от экономических требований к политическим», а теперь это никак не называется, потому что в России такого никто не помнит.
В этом смысле интересно сравнить «Завод» с фильмом Шлёндорфа «Стачка – героиня Гданьска».
Там Агнешка Вальчак становится живой эмблемой общего протеста на верфи. Дальше предлагается тот же выбор – согласиться на деньги (повышение зарплаты) и отмену увольнений или пытаться изменить всю систему и правила игры? Валенса готов согласиться, Агнешка – нет. Но выбор этот делается в гораздо более рациональных формах – массовая забастовка и большой профсоюз, и направлена борьба против государства-нанимателя, а не против частного владельца.
4
Похоже, Быков выбрал эту не типичную и вообще не правдоподобную для России историю, чтобы сказать нечто важное о нашей жизни тут вообще. В последние годы мы видели несколько амбициозных фильмов о противостоянии человека и системы: «Левиафан», «Долгая счастливая жизнь» — самые обсуждаемые. Но у Быкова конфликт классовый – тот, кто в доле, никогда не поймет того, кто в найме, их интересы противоположны, они обречены на противостояние, вопрос только в формах.
Сам Быков полушутя сравнивал свой «Завод» с фильмом «За Маркса…» Басковой — предельно авангардным концептуалистским кино с похожей фабулой, но другим финалом. Рабочий у Басковой театрально спрашивает товарищей: «А вот сейчас мы и владелец нашего завода это разве один народ?».
Какие ещё могли быть киноисточники вдохновения режиссера? За любым фильмом на эту тему всегда будет маячить призрак канонической «Стачки» Эйзенштейна, открывающей долгую галерею фильмов о героях рабочего класса. Самые близкие к «Заводу» — «Молли Магуайерс» Левиса, ранний фильм Скорцезе «Берта» по прозвищу «Товарный Вагон», классический «Кулак» Джуисона, «Мэтоун» Сейлза, «Жерминаль» Клода Берри (по роману Золя), «Человеческие ресурсы» Канте. Можно вспомнить и ретродраму «Анархисты» Важемана, где всё то же – цех, насилие, трагический финал с трупами. Но ближе всего по сюжету и времени окажется, пожалуй, «Старая школа капитализма» сербского режиссера Жилника.
Фильмы о судьбе и борьбе рабочих продолжают снимать по всему миру, как ни странно это звучит для русского уха, оглохшего ко всему, что хотя бы отдаленно может напоминать «советскую идеологию». Из самого последнего – предельно эстетские «Зимние братья» Пальмасона. И это не говоря уже о бесконечных «документалках», вроде «Смерти рабочего» Главоггера (там и про Донбасс и про Индонезию) или «Джинсового Китая» Пелед.
Старый конфликт труда и капитала (работника и нанимателя) по-прежнему может приводить зубчатые колеса народной драмы в движение. У Быкова в этот конфликт неизбежно вмешивается государство и труд проигрывает. Финал безжалостный, как в античной трагедии.
5
Рациональное послание фильма такое – если в народе найдется несколько решительных людей, способных к коллективным действиям в своих интересах, то чисто теоретически они даже могут получить свой клок шерсти с золотого тельца, но только если в этот конфликт не влезет государственная власть (от простых «ментов» до большой политики). Тогда всё кончится трупами и все народные замыслы станут пеплом. И даже не потому, что государство какое-то особенно злое, а потому что, будучи позванным, оно неизбежно займет сторону правящего класса, а не народного большинства. Попытки использовать его в целях некоей общей справедливости гарантированно ведут к катастрофе для бунтарей. Да и нет никакого «народного большинства» в этом фильме, а есть пятеро отчаянных работяг, которым больше нечего терять.
В итоге у Быкова получился фильм о неизбежности и обреченности бунта не рентабельных людей.
Кроме того, это история о проклятии 1990-х. Там происхождение всех нынешних состояний (и в экономическом и в психологическом смысле), всей системы власти с её репутациями и правилами игры. Седой воевал тогда на Кавказе, а Калугин участвовал в бандитских разборках и закапывал конкурентов в лесу. Та эпоха большого дележа сменилась в новом веке эпохой охраны поделенного и от этого не получится быть свободным.
Оптика фильма заперта в фатальный смысловой треугольник: презрение к народу + ненависть к богачам + недоверие к государству.
Обыватель прикован к своей «жалкой» жизни, олигарх его прихлопнет и не заметит, но и стихийный революционер им пожертвует, если надо для большого дела. Реальная элита и возможная контрэлита равны в своем презрении к «ничтожным». В отсутствии устойчивых институтов представительства интересов разных слоев и классов, элита и контрэлита как жернова перемелют «простецов» в кровавую муку, если дойдет дело до прямого столкновения и окончательного выяснения.
6
Юрий Быков сам из семьи провинциальных рабочих и всё это для него не экзотика, а «социальное происхождение».
Многое из этого мы уже видели у него. В «Жить» уже был нерешительный охотник-семьянин. Решительного пассионария играл там тот же Шведов. «Вы все тут сдохнете, скоты!» — обещал он там, в «Дураке» повторялось почти тоже «Живем как свиньи и дохнем, как свиньи, потому что мы друг другу никто». Есть такая же пафосная речь («Вы же не люди, а говно …») и в новом фильме. Захват заложников с требованием справедливости уже был в «Майоре». И там действие тоже зависело от того, кто из вооруженных групп доберется к месту первым. В «Дураке» «население» идет назад в свой обреченный общий дом, избив того, кто пытался отсрочить их гибель. Метафора общего дела, общенационального тела, страны как обреченной общаги, между кирпичами которой уже змеится трещина. А теперь новая метафора общей ситуации – остановленный за нерентабельностью завод. Производство, у которого нет будущего. В «Майоре» и «Дураке» справедливости ждали от власти и даже если не дожидались, власть оставалась главным ответчиком за грядущую катастрофу. В «Заводе» главная претензия к олигарху, владельцу, капиталисту.
После трёх своих фильмов Быков снял пропагандистский сериал «Спящие» по сценарию Минаева и сразу же начал каяться за него и объясняться в том смысле, что на финальный монтаж никак не мог повлиять и теперь собирается вообще уйти из профессии. Типичная проблема с наемным отчужденным трудом, результат которого тебе не принадлежит ни в каком смысле. Действительно, многие сочли «Спящих» этическим самоубийством. В жизнь и судьбу режиссера явно пробрался драматизм его фильмов.
Быков не раз подчеркивал свою равноудаленность и от условных «либералов» и от условных «державников». Он ни за тех, ни за других, а за простого человека, которого всегда держат в заложниках. Такой немного прилепинский пафос — я поведаю всем вам (интеллигентам, хипстерам, чиновникам, олигархам) о народе, которого вы не нюхали и не слыхали.
Но вписаться за простых людей не очень получилось. Они ничего не добились или вообще лежат в цеху трупами.
Заводила (как двусмысленно звучит это слово в рифме с названием фильма!) их бунта исчезает в конце. Да, мы понимаем, что произошло, но не видим этого. Рабочий класс проиграл.
Быков любит показывать жухло-рыжую равнину и стылый воздух над ней. Так острее ощущается его социальный пессимизм. Режиссер не оставляет нам почти никаких надежд и скорее всего он прав, ну если только не считать символической инкарнации бунтаря, уходящего в финале той же, единственной тут, дорогой в беспросветный и мерзнущий пейзаж. Он навсегда примагничен к этой заводской дороге, по которой идти больше некуда. Вечная собака у заводских ворот – облезлый и беспородный российский цербер у входа в безвыходный провинциальный ад.
Финал оставляет чувство глубокого неудовлетворения, почти отчаяния. Ради этого чувства, наверное, и построен весь «Завод». Что-то внутри у зрителя будет сопротивляться этой убедительной правоте вечной пословицы про плеть и обух. Наверное, на это внутреннее сопротивление очевидному и рассчитан фильм.
Опубликовано в журнале «Искусство кино» за январь 2019
Алексей Цветков 