ВИА

 1.

Мы познакомились в 94-м на первомайском шествии. «Какой у вас транспарант хороший, молодежный, дерзкий!» — поощрил  Виктор Иванович. На сделанном мной пятиметровом транспаранте было написано «КАПИТАЛИЗМ — ДЕРЬМО!» и под него собралось немало панков и анархистов. Позже ему нравились и наши футболки со скрещенными костями, Лениным и  кулинарным призывом «Eat the Rich!». Но сам такую носить, он, конечно, отказывался. Не по возрасту. И вообще «иностранщина».

Анпилов спрашивал, готовы ли мы оккупировать какое-нибудь здание в центре Москвы и устроить там локальный коммунизм? Если да, то можем рассчитывать на его поддержку.

«Да, конечно, ваш Кропоткин тоже был нормальный, но люди-то пошли за Лениным!» — расстраивался он тем, что я не понимаю элементарного.  Тут же менял тему и громко спрашивал у всех, какой длины нужна пожарная лестница, чтобы из Александровского сада её поставить и ворваться в Кремль? Было видно, что если дать ему такую лестницу, он скажет, что в ней не достаточно ступеней. Но поговорить о штурме Кремля всем нравилось. Это бодрило. Тогда-то я и придумал это не обидное прозвище, прижившееся в нашем анархистском кругу – ВИА. По первым буквам инициалов.

Впервые я о нем узнал, когда он организовал «блокаду» телецентра в 92-м, где они стояли лагерем, красочным коммунистическим табором: баянисты, ветераны войны и труда в пластмассовых пролетарских касках, обклеенных  серпасто-молоткастой символикой,  советские бабушки, увешанные значками и флажками, как новогодние ёлки. Требовали дать их в эфир. Ночью ОМОН довольно жестко разогнал это «стояние» и «вече».  Там же, кстати, впервые проступил  неожиданный и новый альянс – радикальных пенсионеров и панков, презирающих новый русский капитализм.

Анпилов был живая эмблема,  главный голос, харизмат и трибун старозакалочных дедов и бабушек со своей советской правдой, которая жгла их изнутри и расплескивалась огненным знаменем над их седыми головами.

2.

Одним из первых (одновременно с Ниной Андреевой) он бросился спасать советский коммунизм и обвинил Горбачева в предательстве.

И понять это невозможно без знания его биографии, самый необычный поворот которой – Латинская Америка: Куба, а потом Никарагуа.

Ему было за что любить советскую власть. Провинциальный парень из краснодарского села (шестой ребенок в простой семье) после армии поступил на журфак МГУ. Там он выучил испанский и на всю жизнь увлекся партизанской романтикой бесстрашных герильерос «пылающего континента».

Однажды, осенней ночью мы разговорились у костра рядом с Белым Домом и я спросил о самом счастливом событии в его жизни. Не задумываясь и вдруг заметно помолодев, Анпилов начал рассказывать, как видел победу никарагуанской революции в Манагуа – безбрежные митинги, где все пели Виктора Хару и каких-то ещё, совсем уж неизвестных мне, революционных бардов, полное единение в общей надежде на лучшую и более достойную жизнь.

Он вернулся оттуда, когда ему было едва за сорок, а тут всё заметно изменилось —  открывались кооперативы, варились джинсы, танцевался брейк данс, показывался Шварценеггер и Сталлоне, пели группы «Кар-Мэн» и «Комбинация» и он не смог этого принять и не захотел в это вписываться в отличие от большинства своих ровесников и знакомых. У него в голове звучало партизанское радио.

Собирал первые демонстрации голодных пенсионеров, стучавших ложками в кастрюли, в начале 90-х, при Гайдаре, и прорывался с ними на Красную площадь.

1 мая 1993 был в первых рядах масштабных массовых беспорядков на площади Гагарина, где пролилась первая серьезная кровь. Создавал «народное ополчение» у Белого Дома во время кризиса того же года.

Фанатичная вера в советское будущее делала Анпилова непрактичным, поэтому при всей харизме, фактурности и узнаваемости, он довольно быстро, пока сидел в тюрьме (за оборону Белого Дома в 1993) потерял реальную власть внутри созданной им самим партии. И позже оставался уже больше брендом,  поставщиком мемов, редактором газеты «Молния», через которую собирал деньги на советский спутник, который он запустит, чтобы транслировать с него «советское телевидение». Недоброжелатели говорили, что это финансовая пирамида для легковерных, на спутник, конечно, не хватало, но  всё честно тратилось на издание газеты, размножение листовок, пошив знамён и поддержку задержанных активистов.

С Егором Летовым в середине 90-х они стали настоящими товарищами. Летов даже предлагал Анпилову сделать свою песню «Родина» официальным гимном его движения. Вскоре значок его «Трудовой России», отлитый так же массивно, как советский орден, стал обычным атрибутом панковского прикида, рядом с булавками, дырками и клапанами от пивных банок.

Пытался затеять «поход трудящихся на Москву».  Москва предсказуемо встретила водометами эту не очень многочисленную колонну «анпиловцев».

Вместе с движением «советских офицеров»  создал «Сталинский блок», но в Госдуму с ним так и не попал.

В нулевых его дела пошли хуже. На трибунах больших коммунистических митингов ему слова больше не давали и он выступал поодаль, с крыши небольшого фургончика, оклеенного советскими плакатами, кричал в мегафон о необходимости объединения всех, кто за власть трудящихся.

Пробовал бороться за равную оплату труда для мигрантов и россиян и против корпоративного копирайта на музыку в интернете. Продолжал интересоваться Латинской Америкой и поддерживал президента Венесуэлы Чавеса.  По воскресеньям, как и раньше, встречался со своими сторонниками и просто любопытными под «скалой Маркса» напротив Большого театра.

Но старость и контрреволюция брали своё. Всё меньше живой крови оставалось внутри романтичной советской риторики. В новом веке он себя не нашел.

«Советское телевидение» Анпилов, кстати, всё-таки сделал. Так теперь назывался его видео блог. В конце жизни он вообще стал блогером. Не очень популярным.

3.

Конечно, он гораздо больше любил говорить, нежели слушать. Но зато  у него была мечта – разочарованные в капитализме люди по всей стране, а ещё лучше, во всех пятнадцати бывших республиках, начинают бессрочную всеобщую забастовку, создают в цехах и на улицах новые народные советы,  вооружаются, свергают всех буржуев и снова строят социализм, избегая на этот раз всех недостатков, перегибов и показухи недавнего советского прошлого. И громко поют на своих счастливых демонстрациях советские песни, а иногда – кубинские и чилийские. «Венсеремос» и всё такое.

Была у этой мечты и обратная сторона. Это суды. Собирается «Народное Вече» и строго судит всех вчерашних олигархов, коррупционеров и антинародных начальников. Это «народное вече» выпрыгнуло откуда-то из чтения советских писателей-деревенщиков и скрытых язычников брежневских времен.

Придя на  интервью в «Останкино» Анпилов выпытывал у журналистов: «А вот представьте себе, что у вас никакого хозяина нет и весь этот телецентр принадлежит вам, работникам и управляется вами, а?».  Журналисты терпеливо слушали его с лицами, как будто он говорит с ними по-китайски.

«Рубль – да! Доллар – нет!» — официальный лозунг «анпиловцев» 90-х. То есть даже в условиях капитализма его движение выступало за национальный протекционизм и экономическую независимость.

4.

Анпилова считали красным клоуном, но его это не особенно обижало. Он соглашался побыть немножко гороховым шутом и фриком, если это нужно для дела пропаганды восстановления советской власти.

Петербургский актер Александр Баширов («Майор» из «Ассы») снял про Анпилова довольно абсурдистский фильм «Ж.П.О.» («Железная пята олигархии»). Ну то есть не скрывалось, что Анпилов был прототипом главного героя, который там все время повторяет: «Мне на митинг очень срочно!» Но Виктор Иванович не обиделся и на это.

Когда началась чеченская война, он кричал с триубны:  «Если Дудаев поднимет над своей республикой красный флаг, я вступлю к нему рядовым бойцом!». Но флаг у Дудаева уже был и Виктор Иванович остался в Москве. В нём жила вечная мечта оказаться рядом с Фиделем и Че в партизанском лесу и так победить.

Его регулярно заносило: «С нами Ленин и Сталин! С нами Пушкин! С нами Достоевский!» — заводил он толпу на стадионах.   А если совпадала Пасха и первомай, то показывал всем с трибуны крашенное яйцо с серпом и молотом, которое подарили ему его не молодые фанатки.

И ещё он любил пошутить про евреев, при этом, конечно, утверждая, что он абсолютный интернационалист.

Для либеральной интеллигенции и мейнстримных  медиа 90-х Анпилов это опасный враг, наглядная уличная угроза демократии (т.е. власти демократов) и вообще «Шариков». Но и тут Виктор Иванович выкрутился. Поняв, что этого «Шарикова» от себя уже не отклеить, он начал говорить в интервью, что Шариков у Булгакова на самом деле  хороший, он меняется, ищет себя, это настоящий герой романа, а не просто плоский персонаж.

«Как Зюганов, только круче» — обычно говорили про него в 90-х.

«Зюганова меня рабочие попросили отрихтовать! Он, товарищи, рихтовке поддается!» — убеждал Анпилов своих сторонников.

Скорее шоумен и живой мем, чем политический лидер, он  всегда пытался найти себе в партнеры сильного лидера, в пользу которого он мог бы устраивать свой советский  перформанс. В разное время такими партнерами были Макашов и Зюганов,  в нулевых годах, ненадолго,  Жириновский, а в последние месяцы Анпилов с симпатией присматривался к Грудинину.

5.

Нынешний лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов начинал как «молодежь при Анпилове». Потом они поссорились. Но иногда в лексике и пластике Сергея явственно проступает эта узнаваемая советская интонация и манера рубить рукой воздух.

Двадцать лет назад Анпилов пытался объединить  всё самое энергичное, что осталось от советского космоса. Исповедовал романтический советизм с привкусом латинской герильи (песен про Кубу и проклятий Пиночету).

Один из последних жрецов беспримесной красной ностальгии, всю жизнь говоривший на усвоенном когда-то языке доперестроечного ещё телевидения с его «народными наказами», «мировым империализмом» и «продовольственной программой».

А ещё в каждой стране, которую он посещал, Анпилов непременно покупал Библию. Коллекционировал их.

Реклама