Десять лет назад умер Илья Кормильцев, поэт, философ, издатель и культуртрегер. Он прославился в конце 1980-х годов как автор текстов песен для Nautilus Pompilius. Но от стихов он пошел подальше, превратившись в едва ли не самого убедительного свободомыслящего русского интеллектуала конца XX — начала XXI веков. От свободной мысли он пошел дальше и затеял «Ультра.Культуру» — издательство, в котором публиковали других свободномыслящих и радикальных авторов. Это издательство не знало аналогов в истории русской культуры ни до, ни после: впервые массово издавалась немейнстримовая литература с темами и сюжетами на грани фола. Результат был закономерным: «Ультра.Культура» — едва ли не единственное издательство, задушенное в постсоветской России государством. Товарищ и единомышленник Кормильцева, левый интеллектуал и сотрудник книжного магазина «Циолковский» Алексей Цветков вспоминает, каким был Кормильцев, и объясняет, почему смог состояться феномен «Ультра.Культуры».
— Наш разговор я хочу начать с вопроса, которым обычно принято заканчивать подобного рода интервью: издательство «Ультра.Культура» состоялось бы в 2010-е годы?
— Я думаю, да. В «Ультра. Культуре» ходила шутка, в которой на самом деле не было ничего смешного: в России что ни начни делать интересное, все равно получится газета «Лимонка». И, в общем, даже сейчас, когда мы пытаемся издавать книги в «Циолковском», то приходим к формату, который был и в «Лимонке», и в «Ультра. Культуре» — дать голос всем внемейнстримовым авторам, которые нам кажутся талантливыми и небезынтересными. Только в «Циолковском» у нас намеренно более антикварный выбор. Я не вижу принципиальной разницы между этим и прошлым десятилетием. Ну да, стало еще меньше свобод, но их и было-то немного, они уменьшались на глазах. А «Ультра. Культура» стала одним из лакмусов, по которым это было видно.
— Как вы познакомились с Кормильцевым?
— Мои первые впечатления о нем связаны еще с подростковым возрастом, с концом 1980-х годов. Мы все тогда слушали пять-шесть основных русских рок-групп, которые играли музыку массового протеста, и Nautilus Pompilius был одной из них. В свои 13-14 лет я уже ощущал, что никогда ни на чем играть не буду, и для меня Кормильцев стал моделью того, как можно быть рок-звездой без гитары и выступлений на сцене.
С тех пор я стал следить за его творчеством. Хорошо помню, что слово «постмодернизм» я узнал из его интервью 1990 года. Для меня это был шок. Я знал, что такое модернизм, но как может быть «постмодернизм»? При этом в 1990-е годы мы с ним никак не пересекались. В начале 2000-х годов я затеял проект «Анарх.Ру». Он был сосредоточен на левацкой, антиглобалистской и контркультурной тематике. Благодаря ресурсу я познакомился с большим количеством интересных людей левых взглядов, которые предлагали свои материалы.
И неожиданно я получил письмо от Кормильцева: «Алексей, мы с вами не знакомы, но я читаю „Анарх.Ру“. Сейчас я пишу для журнала „ОМ“ большую статью про антиглобалистов и хочу воспользоваться вашими материалами. Как вы к этому отнесетесь?». Я ему отвечаю: «Я офигенно вас уважаю. Очень смущен, что вы мне написали, а не я вам, как должно быть по логике. Берите материалы, могу вам и дополнительные предоставить. Единственное, я попросил его упомянуть в статье „Анарх.Ру“». Так началась наша дружба.
— Как продолжилось знакомство? Как пришли к идее создания издательства?
— Наше общение начало разворачиваться вокруг журнала «ОМ». Ему очень способствовал Андрей Бухарин, который занимался в журнале не только музыкальной критикой, но и всей редакционной жизнью. Через какое-то время я стал в «ОМе» редактором литературного отдела. Илья стал писать туда рецензии. Потом мы поменялись ролями — он стал редактором, а я писал рецензии. Мы часто обсуждали тексты друг друга. Он написал предисловие к моей книге рассказов «TV для террористов», которая выходила в «Амфоре».
Через какое-то время он мне предложил заняться в издательстве, которое он начинал делать, изданием двухтомника «Анархизм и левый радикализм»: составить, найти авторов, разработать композицию, иллюстративный материал и написать предисловия. Я взялся за эту работу, и Кормильцев посчитал, что я с ней неплохо справился. Он предложил мне работать в издательстве постоянно. В это время я продолжал писать в «ОМ» и начинал делать с Борей Куприяновым «Фаланстер», но принял предложение Ильи и стал работать постоянным редактором в «Ультра.Культуре».
— Расскажите об организации работы издательства.
— Илья изначально хотел делать только переводное издательство, потому что этим он занимался в «Иностранке», в серии «За иллюминатором». Он был уверен, что аналогичных российских авторов просто нет. У меня был другой взгляд, поэтому он предложил, чтобы я сам занимался русскоязычными книгами. Первое, что я сделал, привел в издательство наиболее близких мне тогда Гейдара Джемаля и Бориса Кагарлицкого. И так как я занялся русским направлением «Ультра.Культуры», то все рукописи, которые нам приносили, стали проходить через меня. И иногда в этом потоке мне удавалось находить будущих звезд. Так мною был найден Герман Садулаев, который принес нам свою книгу «Я — Чеченец». В общем, мы с Кормильцевым играли в «Ультра.Культуре» роли доброго и злого полицейского — я был злым. Даже если роман передавали какие-то его знакомые, то Кормильцев просил именно меня им отказать. В этих случаях я говорил для авторов очень обидную фразу: «Вы слишком хороши для нас». Многие на нас тогда обижались. Вообще, в «Ультра.Культуре» я поссорился с очень большим количеством людей, с которыми до сих пор не общаюсь. Некоторые из них были уверены, что раз мы друзья, то обязательно опубликуем их романы. Я их понимаю, ведь сам пишу книги. Но тогда я фанатично исходил из интересов проекта, у которого был свой формат.
— Отклонили кого-то из тех, кто потом стал большим писателем?
— Такие люди были (Алексей называет несколько имен, но просит их в тексте не упоминать — прим. Открытая Россия). Мы понимали, что эти люди не исчезнут, но приходилось отказывать. Часто — потому что понимали, что они и без нас смогут раскрыться и стать известными. Наша же задача была в том, чтобы дать голос тем, кому больше никто точно бы не решился помочь. Илья часто на этот счет шутил: «Кроме того мы прославимся тем, что не заметили группу The Beatles».
— Расскажите подробнее про формат «Ультра.Культуры».
— Его в голове изначально не было. Мы исходили из того, что нам принесут. А так в голове был американский лозунг «Все, что ты знаешь — ложь!». Хотелось ставить под сомнение общепринятые догмы.
— Проблемы с властью появились быстро?
— Почти сразу. Сначала появились списки нерекомендованных книг. Люди из ФСБ приходили в большие книжные магазины и рекомендовали конкретные наши издания не продавать. Это не имело законной силы. Но потом начались какие-то суды, и книги стали изымать с полок. Не знаю, было ли это хорошим пиаром, и сказывалось ли это на продажах. Вроде бы, да…
— Были политики, которые любили «Ультра.Культуру», которые дружили с Кормильцевым?
— Илья Пономарев, который тогда еще состоял в КПРФ, но не был депутатом Думы. Он мечтал мощно реформировать партию. Я тогда даже как-то в этом поучаствовал. Пономарев проводил в Подмосковье большие тусовки разного рода левых. Мы туда приехали с Кормильцевым однажды. Я удивился умению Кормильцева выучивать язык окружающих людей. Я говорю не об иностранных языках, которые он тоже выучивал с поразительной легкостью. Он стал выступать перед леваками, которые считали его не более чем автором песен Nautilus Pompilius. Но тут он начал на языке этих людей рассказывать про Маркса, Сталина, мутации капитализма и так далее. И в конце ему все аплодировали как вождю, хотя сначала думали, что проводится встреча с поэтом-песенником.
— Продавались книги хорошо? Вообще, как обстояли дела с коммерцией?
— Сейчас наши книги — культ и стоят больших денег, их не достанешь. Но по-настоящему коммерчески успешными мы не были. У нас пара книг вытаскивала всю работу издательства. Мой двухтомник, о котором я говорил, продавался очень хорошо. Сборник «Аллах не любит Америку» был раскуплен почти моментально. А роман Нифонтова «Скины. Русь пробуждается» вообще тащил все издательство.
— Сейчас эта книга в списке экстремистских материалов. Расскажите о ней.
— Автор ее нам принес, как и многие другие. Изначально это был совсем другой роман. Я оттуда часть выбросил, часть переписал сам, а часть попросил переделать. Пришлось, например, буквально надиктовать пару постельных сцен для романа. И в итоге у нас получился хит. За эту книгу нас сразу прокляли многие либеральные знакомые.
— А были ли издательские неудачи?
— Если книги нам нравились, то мы, несмотря ни на что, их старались издавать. Так произошло с «Революционным самоубийством» Хьюи Ньютона, лидера «Черных пантер». Но эта книга не продавалась вообще никак. Никому не был интересен черный маоист-уголовник, который создал свое большое политическое движение.
Было еще и некоторое количество авторов, которые у нас становились звездами, а после закрытия «Ультра.Культуры» их просто никто не издавал — они оказались для остальных слишком дикими. Но в них был драйв, это было ни на что не похоже. У нас в планах была девушка, которая писала порнографические романы политическим языком маоизма. Все сексуальные сцены в романах объяснялись в категориях брежневского ревизионизма, перерождения правящей партийной бюрократии, необходимости рабочему классу все контролировать. Жаль, что мы так и не успели ее напечатать, но никто кроме нас такого не издавал, и никто нас на этом поле не заменил.
— Если вернуться к формату, то в итоге что в него вошло?
— Во-первых, это левый и правый радикализм. Во-вторых, альтернативный мистицизм и эзотерика. В-третьих, радикальный ислам. В-четвертых, киберпанк и новые технологии освобождения. В-пятых, легалайз и исследования внутреннего космоса.
— А кто еще, кроме вас с Кормильцевым, делал «Ультра.Культуру»?
— Саша Касьяненко раньше меня стоял у истоков «Ультра.Культуры». Именно он запускал ее с Кормильцевым. Касьяненко был незаменимым визуалом и делал весь наш дизайн. Сейчас он занимается электронным самиздатом. Тогда к его обложкам было разное отношение. Кто-то считал, что у нас было много вульгарных и диких обложек. Мне так не казалось — Саша все делал очень круто и остроумно. Он был важнейшим человеком для стиля «Ультра. Культуры». На каком-то этапе в издательство вошел Володя Харитонов, который занялся «серебристой» серией, посвященной новым технологиями в информационном обществе. Пресс-секретарем была Таня Аптулаева, она сейчас пишет книги по педагогике. А вообще, сотрудничали очень много людей. Был такой необычный человек, которого звали Карлик Морг. Он был из тусовки группы «Коррозия металла». Он рисовал очень странные вещи, был татуировщиком. Я его привлек оформлять поэтические сборники. Он делал иллюстрации к Всеволоду Емелину — буквально к каждому из сотни стихотворений рисовал картинку. Мы сменили три офиса. Но штатных сотрудников всегда было очень немного, все держалось на общем облаке связей.
— Как вы общались с Кормильцевым вне работы?
— Совместная работа нас, конечно, сближала с Ильей. У нас обоих были маленькие дочери, с которыми мы вместе гуляли. Ходили в кукольный театр с ними. Илья увлекался обсуждением какой-то темы и не мог остановиться, когда представление уже начиналось. На нас шипели другие родители. Однажды он подробно объяснил мне, чем нужно расширить сознание, чтобы правильно увидеть «мышиную железную дорогу» в театре Дурова. Я попробовал и стал понимать его гораздо лучше. У нас был знакомый художник Толстый-Котляров, который тогда ненадолго переехал из Парижа в Москву. В его мастерской мы часто общались за полночь. Помню их с Ильей полемику о смысле стигматов. Было много разного.
— Споры у вас возникали?
— Спорили часто. Мы совпадали в критике системы капитализма. Но с Ильей очень часто возникали длинные и замороченные споры. Мы всегда расходились, например, в проблеме элитарности. Я как человек левых взглядов доказывал, что биологическая эволюция сменилась социальной, поэтому категория элиты обречена. Если дать человеку с детства правильные лифты, то все станут на уровень с Аристотелем, как говорил Троцкий. Здесь со мной Илья никогда не соглашался. «Вот тут ты, Леша, категорически заблуждаешься», — говорил он. Пока этот спор находился в пространстве социологии и психологии, я чувствовал себя довольно уверенно. Но каждый раз он применял один прием, против которого я был бессилен — переходил в область биологии. В отличие от меня, он в ней разбирался прекрасно и начинал рассуждать как Конрад Лоренц: «А вот на примере рыбок или на примере шимпанзе я тебе объясню, что элита и толпа будут всегда. В любом обществе будут люди с разным целеполаганием и уровнем энергии». Я принимался доказывать тогда, что элита — это вопрос допуска к ресурсам, и тогда все начиналось по-новому. Этот спор об элите был очень долгим, потому что мы стояли на разных позициях в отношении таких понятий, как «меньшинство» и «большинство». Илья был уверен, что их различия заданы онтологически.
Обычно подобные споры возникали во время планерок издательства. Споры были очень важны, потому что у Ильи была способность, которую я очень ценю в людях и которую очень редко встречаю — способность делать очень быстрый прыжок из только что сформулированного теоретического парадокса к конкретному действию. Как только мы прояснили что-нибудь про гностицизм, то Илья тут же предлагал сделать для следующего номера «ОМ» интервью с Жижеком. Как только проясняли что-нибудь про насущную политику, то предлагал издать новый сборник Лимонова. А тогда его никто особо издавать не хотел — ему 20 лет тюрьмы светило.
— Можно о Лимонове и «Ультра.Культуре» подробнее?
— У меня есть об этом отчетливое воспоминание. После выхода из тюрьмы Лимонов пришел в наш офис, и я в этот момент подумал, что две части моей жизни — девяностые как НБП и нулевые как «Ультра.Культура» слились сейчас в одно.
— Хотели ли вы издавать периодическое издание самостоятельно, а не публиковаться в «ОМе»?
— Уже под конец истории «Ультра.Культуры» была попытка запустить собственный глянцевый журнал под руководством Кормильцева. В этом были готовы участвовать я, Бухарин, Касьяненко и Харитонов. Журнал должен был следовать формату издательства. Мы почти собрали первый номер. Были уверены, что найдем на него деньги, ведь это было так круто, — думали мы. Кормильцев обратился практически ко всем олигархам, до которых мог дотянуться. Но все нам ответили отказом. Так опытным путем мы выяснили, что находимся в плену путинистского мифа об олигархах, готовых профинансировать революцию в России. Их не было.
— Когда вы виделись с Кормильцевым в последний раз?
— Это была презентация книги Белковского о бизнесе Путина в 2006 году в «Фаланстере». Мы пошли с Ильей за пластиковыми стаканчиками для фуршета. Он мне рассказал, что собирается окончательно переезжать в Лондон, так как теперь действовать изнутри уже невозможно. К этому моменту «Ультра.Культуру» уже задушили. Была какая-то куча депутатских запросов и судебных запретов. Илья хотел переехать в Лондон и продолжать оттуда свою деятельность. Тогда он уже работал над сайтом «Джихад», на который делал определенную ставку.
На спину он жаловался в то время нечасто, занимался самолечением. И я долго не знал, насколько все серьезно, пока он мне не написал: «Леша, я вижу парк в окне, но не могу до него дойти». Тогда я понял, что происходит что-то по-настоящему серьезное и фатальное. И буквально через несколько недель Ильи не стало.
— Правда ли, что Кормильцев перед смертью принял ислам?
— Этого нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить, потому что у этого события был всего один свидетель. Я допускаю, что это так. Ислам был сферой его интересов. У Ильи было гностическое отношение к реальности. «Почему мне интересен Хаббард, радикальные мусульмане и Кроули? Потому что их объединяет единый архисюжет: миру, в котором мы живем, предшествует некая катастрофа», — говорил он. Ему нравилась идея, что мир происходит из нерешаемой драмы. Но при этом Кормильцев часто повторял, что исламофобия в XXI веке станет тем же, чем был антисемитизм в XX. Илья много общался с Джемалем, к которому он активно прислушивался, с другими исламскими деятелями. Впрочем, когда мне задают этот вопрос, то я отвечаю, что важнее понять, примет ли ислам Кормильцева.
— Кто для вас Кормильцев сейчас?
— Для меня он до сих пор остается внутренним собеседником. У меня есть несколько таких человек, с которыми я часто веду мысленно разговор. Смерть Кормильцева еще раз напомнила важное: бессмысленная жизнь намного страшнее непредсказуемой смерти, поэтому стоит от себя требовать чего-то большего, чем просто плыть по течению. Илья всегда умел быть требовательным к себе в этом смысле. «Счастье — это побочный продукт осмысленной деятельности», — любил он повторять из Берроуза, которого переводил. Но при этом его смешило, что это сказал именно Берроуз, который ни с какой осмысленной деятельностью ни у кого не ассоциируется обычно, имея отношение скорее к психоделическим трипам и анархистским утопиям.
— 2016 год подарил российской журналистике, на мой взгляд, важную формулу, «две сплошные». То есть можно писать о чем угодно и как угодно экспериментировать, но даже не пытаться лезть в жизнь президента и его ближайшего окружения. О книжном рынке говорят как о самом свободном в России — государство его почти не пытается контролировать. Не кажется ли вам, что «две сплошные» пересекла «Ультра.Культура», тем самым указав рамки дозволенного остальным?
— У нас была по крайней мере одна книга Белковского про Путина. Но не могу точно ответить, очертили ли мы эти границы. Почему мы говорили про формат «Лимонки», хотя не собирались изначально его делать? Потому что это была интуитивная попытка дать голос всем талантливым людям, не попавшим в норму. У нас с Ильей счастливо совпадали позиции, что считать мейнстримом, а что нет. О границах дозволенного мы не спорили. Но сейчас удивительно наблюдать, что люди готовы любые деньги отдать за те наши книги, которые в год издания у нас совсем не продавались.
— Было ощущение, что вы — просто издательство?
— Нет, такого ощущения не было. Но было ощущение, что мы не очень востребованы: очень многое, как казалось, мы издаем только для себя, в России это вроде как вообще не актуально.
— В 2000-е годы у «Ультра.Культуры» были конкуренты?
— Возможно. Проектом, который отчасти накрывал тоже поле, были Ad Marginem Саши Иванова и Миши Котомина. Но нам казалось, что идеологически и практически мы сильно различались. У Саши Иванова всегда была сильна просоветская, имперская составляющая, а у нас наоборот. Но обычно нас все сравнивали именно с Ad Marginem.
— Чем интеллектуальная жизнь в России 2010-х отличается от нее же образца 2000-х?
— Если мы сравним 2007 год с 1997 годом, то это будет небо и земля. С 1987-м — другая вселенная. И так, крутя вплоть до Александра III, можно заметить, что наша жизнь меняется радикальным образом каждые десять лет. Но если мы сравним 2007 год с 2017-м, то очень сильной разницы не заметим. Это реально эпоха максимальной стабильности за последние полтора века, нравится нам это или нет.
Пространство свободы уменьшилось, да. Но тогда у нас был пафос, что мы при издательстве соберем тусовку и кое-что изменим. Мы хотели стать ферментом, который заставит организм страны мутировать в нужную нам сторону. Хотя мы видели, что мутирует он совсем в другую сторону, а вещей, в которые мы верим, становится меньше, а не больше. Это казалось странным. Когда ты что-то издаешь, и это читают, то кажется, что жизнь меняется в твою сторону, но это далеко не всегда так.
Последние три года прибавили очень много имперского консервативного дискурса, но он нам и в 2000-е годы казался господствующим. Сейчас просто контуры этой удавки стали отчетливее. А так повсюду все те же люди на тех же местах.
— Кормильцев был гением?
— Приятно своих друзей называть гениями. Он был очень своеобразно, свободно мыслящим человеком, вольнодумцем, агентом радостного беспокойства. Он был опечален, что в нашем обществе так много «халдеев». Халдеями он называл податливую интеллигенцию, всегда готовую перепутать интересы власти с собственным пониманием происходящего. Его расстраивали те друзья по рок-музыке, которые пели для прокремлевской молодежи и их это совсем не смущало. Ведь они просто считали, что все теперь хорошо у них, а значит, и у всех. Отсутствие в людях принципиальности, желания стоять на своем и подкупающего упрямства Илью сильно огорчало. Он был очень талантливым поэтом и смелым мыслителем, который хотел изменить российское общество. Именно поэтому он не уезжал до последней возможности что-то сделать. Ему хотелось что-то поменять здесь. Но слово «гений» я стараюсь не употреблять. Это вполне конкретное античное понятие, с которого в своих целях решительно сдули пыль романтики XIX века.
текст:
Алексей Цветков 