Текст выступления Алексея Цветкова 7 октября 2016 на пражской конференции «История внутри нас» в Библиотеке Вацлава Гавела.
1. 20 лет назад в России начали печатать купюры достоинством в 500 рублей. На них изображен соловецкий монастырь как один из символов страны. Но если присмотреться, это оказался не соловецкий монастырь, на крышах там нет куполов и крестов. Это соловецкий лагерь с одной из советских фотографий. Три года назад картинку заменили и сделали купола. Но целых 16 лет этого никто не замечал. Признаться, и я тоже этого никогда бы не заметил, если бы не книга Александра Эткинда «Кривое горе», которая именно с этого и начинается.
Это преследует нас как призрак. Можно вспомнить Зигмунда Фрейда с его «навязчивым повторением» и «возвращением вытесненного». Хотя мне ближе другое объяснение механики коллективной памяти. Теория социолога Иммануила Валлерстайна о том, что каждая страна имеет своё специфическое место в одном из трёх поясов мировой капиталистической системы. Это место задает тип элиты и правила игры внутри страны. И этот тип и правила формируют коллективную память и национальный менталитет. Отсюда неизбежная разница в способе помнить и забывать.
Восстановилась ли справедливость, когда на купюру вернули купола? Не думаю, просто в новой имперской оптике постепенно исчезают различия между лагерем и монастырем. Монастыри и были первыми тюрьмами древней империи.
Об этом пишет Захар Прилепин в своем последнем романе «Обитель». Соловецкий лагерь там это модель русской вселенной, в которой наказание всегда справедливо, потому что невиновных нет. Соловки как необходимая Голгофа, из которой рождается невыразимый национальный дух.
2. Любая нация это воображаемое сообщество. Впрочем, любое сообщество, которое больше семьи – воображаемое. Воображаемому сообществу нужна история, чтобы выстроить себя. Для такого строительства нужно не только многое вспомнить, но и добросовестно забыть многое, исключить, отнести на периферию, зашифровать. А то, что всё же останется, придется расшифровать в пользу нужного нам, конструируемого нами, сообщества.
В центре Москвы, напротив главного офиса КГБ, стоит камень из Соловецкого монастыря. Раз в год столичная интеллигенция собирается вокруг этого камня и просто читает там вслух фамилии репрессированных. Их тысячи. Это может делать любой желающий, но прохожие, которые идут мимо, как правило не присоединяются. Наоборот, они обычно обходят это собрание как можно дальше. Ведь здесь собрались подозрительные люди, которые «помнят неправильно». Лояльное к власти большинство воспринимает происходящее не как мемориальный ритуал, а как оппозиционный митинг против действующей власти, участвовать в котором опасно.
«Интеллигенция крупных городов смотрит в прошлое глазами наших врагов, национал-предателей» — это важная установка массовой пропаганды в современной России. Впрочем, и столичная интеллигенция не остается в долгу, она называет лояльное большинство – «ватники». Ватник это одежда, которую носили в лагерях. «Ватники» — теперь это слово означает: вы согласны быть потенциальными заключенными.
Оппозиционная версия нашей истории не намного сложнее официальной – всё советское рассматривается в ней как отклонение от нормы и нужно однажды просто вернуться на магистральную дорогу.
Но мне кажется, что подлинный смысл критики репрессий, несвободы, авторитарной системы и авторитарного же типа личности должен отсылать нас к этической утопии, которая одновременно является и утопией социальной.
В оппозиционных кругах популярно мнение, что если бы вовремя состоялся суд над КПСС, прошла «декоммунизация» и были бы введены люстрации, мы жили бы сейчас в совершенно другой стране. Я всегда скептически относился к идее такого суда. В конкретных политических условиях это с неизбежностью был бы суд над марксизмом, а марксизм для меня был и остается важнейшей частью именно европейской западной культуры, предполагающей бесклассовый горизонт развития общества и универсальную этику, без которых любая социальная критика несвободы повисает в воздухе.
К реальному капитализму всегда можно предъявить известный список ответных претензий – колониализм, империализм, социальный расизм, охота на ведьм, ежедневное отчуждение. Или на более субтильном уровне — общество спектакля, торжество абсолютно ложного сознания, необходимого для того, чтобы принять иррациональную классовую систему. Конечно, можно сказать, что капитализм это одно, а демократия это другое и она гораздо старше. Так и есть. Но точно так же можно сказать, что и социализм это одно, а советский период – только отрезок в его истории. Для меня социализм это демократия, шагнувшая из области политики в экономику.
3. Основной вопрос массовой памяти: в каком из исторических персонажей мы узнаем самих себя?
Как менялся национальный нарратив памяти за последние тридцать лет? С конца 1980-х вошло в моду смотреть в прошлое глазами тех, кто был репрессирован. «Мы наследники тех, кто сидел». От наследников же палачей ждали и требовали покаяния. К концу 1990-х сценарий массовой памяти сильно изменился. «Мы наследники тех, кого репрессии не коснулись, мы не хотим об этом помнить, никто не должен ни в чем каяться. А те, кто недавно требовали покаяния, нас обманули, они разрушили нашу страну и наша жизнь стала хуже, а не лучше». И, наконец, ещё через 10 лет, в нулевых годах, массовая модель прошлого вновь изменилась – «мы наследники не тех, кто сидел, а тех, кто их охранял и нам не в чем каяться». Этим пропитана вся нынешняя российская массовая культура. Такая оптика доминирует вне зависимости от конкретного семейного опыта, который легко перекодируется. Всё чаще палачей признают своими, а жертв – чужими.
На российском телевидении провели конкурс на тему: кто из персонажей нашей истории самый популярный? С большим отрывом им оказался Сталин и стоило немалых усилий спасти имидж державы, переместив Сталина хотя бы на третье место. Одно из первых заявлений нашего нового министра образования – «масштабы сталинских репрессий слишком преувеличены».
Недавно Путин приравнял охранников сталинских лагерей к ветеранам войны, теперь им и их семьям полагаются все те же льготы и привилегии. Единственный сохранившийся сталинский лагерь в тайге, Пермь-36, ещё недавно был музеем репрессий и там проходил правозащитный фестиваль «Пилорама». Но по решению властей фестиваль больше не проводится, а сам лагерь превращен в другой музей – музей НКВД т.е. тайной советской политической полиции, у которой была очень тяжелая и опасная работа. Теперь это музей тех, кто охранял, а не тех, кто сидел.
Один за другим появляются и новые памятники Сталину. Это началось в самых маленьких провинциальных городках, но постепенно движется в центры. Чем ниже уровень жизни и образования, тем выше спрос на имперскую память. Тому, что беден, бесправен и не просвещен остается одно – мечтать о былом величии. Людям нравится вспоминать, как под руководством Сталина мы спасли весь мир от фашизма. Да и позже мы не раз спасали мир от третьей мировой войны, посылая армию туда, куда было нужно. Сталин воспринимается как великий король, который создал огромную империю. Популярна версия о том, что он собирался венчаться на царство по православному обряду, но не успел этого сделать.
Любые альтернативные и трагические воспоминания наталкиваются на популярную народную фразу: «Но зато нас все боялись!». Они хотят, чтобы их боялись. Они уверены, что это лучшее, что может с ними случиться. Ни на что иное они не рассчитывают, потому что главный исторический урок, который они вынесли из своей жизни — «западный мир нас соблазнил и обманул». У них украли будущее те, кто разоблачал репрессии. Это большое разочарование в западной цивилизации: нас никогда не признают там за своих, они всегда были против нас. А значит, лучше чтобы там нас боялись, как это было при Сталине.
Государство цинично и с удовольствием использует этот массовый спрос на имперское величие. В российском телесериале о 1930-х звучит совершенно невозможная фраза «Наш Сталин строит новую Империю!».
То есть это сталинская оптика, но без социалистического горизонта, который в сталинском языке оставался хотя бы риторически, как полезная химера для мобилизации масс. Сейчас происходит не возврат к сталинской эпохе, но встраивание советского опыта в правую имперскую модель истории. Коммунизм тут вообще не при чем. Большинство нынешних поклонников Сталина равнодушны к коммунизму. Мы строим капиталистический сталинизм. Это очень по-азиатски.
4. Официальная версия национальной памяти сейчас оскорбительно простая и плоская. Это история без разрывов. У нас всегда было одно и тоже государство, держава, империя и это длится уже тысячу лет. Наша история всё это время двигалась от хорошего к лучшему, а все проблемы, которые возникали внутри это были происки внешних врагов, действия иностранных агентов заграницы. В этой системе не было и не могло быть внутренних противоречий, антагонизмов. И главной задачей правителей всегда было защитить нас от внешних врагов, мечтавших уничтожить нашу цивилизацию.
Так написаны новые школьные учебники. А в виде танцевального шоу эту версию можно было видеть на открытии олимпиады в Сочи, где, кстати, российская сборная вышла в «ватниках», о которых я говорил вначале. Недавно министр культуры Мединский сказал, что в гражданской войне красных и белых победили в итоге ни те и не другие, но победила некая «историческая Россия», которая существовала всегда и которая всегда и побеждает. Она и есть невыразимый державный дух.
И всё же в этом сквозном нарративе остаются два травматических разрыва, две пропасти: 1917 и 1991. Если всё шло правильно, то почему рухнула романовская империя, а потом и Советский Союз? Этих двух революций не должно было быть, но они были.
С 1917 обойтись проще. Его, конечно, устроили иностранные агенты, создавшие внутренних врагов внутри нашей цивилизации. Теперь это общепринятое мнение. Всё чаще под этими «внутренними врагами» понимают просто «евреев». Путин публично обратил внимание на то, что большинство постов в первом советском правительстве занимали евреи. Вряд ли с этим согласился бы хоть один профессиональный историк, но большинство историков предпочли никак не комментировать это заявление президента.
До недавнего времени рядом с Кремлем стояла каменная стела. Это был первый памятник, установленный советской властью в 1918 году. На ней были высечены фамилии левых мыслителей – социалистов, марксистов, анархистов, народников, вдохновлявших русскую революцию. Но пару лет назад Путин распорядился сбить все эти имена и восстановить на стеле тот пышный декор, который был там до 1918 года. Это праздничные гербы правящей царской семьи. Тогда одна из ведущих российских газет написала «сомкнулась связь времен». Очень по-шекспировски.
Мне думается, что тот горизонт, к которому стремилась революция, только и позволяет по-настоящему осудить как нынешнее, так и прошлое подавление свободы и ограничение прав. Всегда важно, с чем мы сравниваем? Самой сокрушительной и полезной критикой реального социализма было сравнение его с собственными идеологическими установками, обнаружение непристойного зазора между социалистической декларацией и советской практикой.
Это самая важная для меня лично потеря общей памяти. Я хотел бы смотреть в прошлое, да и в будущее глазами тех, кто замышлял и делал революцию в 1917, а не глазами свергнутой имперской элиты старого мира или западной капиталистической элиты. Я хотел бы сохранить верность этому Событию.
Да, это немного напоминает гуманистическую мечту о «социализме с человеческим лицом», в который верили лидеры «пражской весны». Несколько странно, что я говорю об этом в городе, где эта мечта была раздавлена стальными гусеницами танков реального социализма и с тех пор не возвращалась. Впрочем, мне не привыкать выглядеть глупо, это не самое страшное. Я продолжаю всерьез относиться к тому, например, что писал Лев Копелев в своем знаменитом протестном письме о чехословацких событиях.
Гораздо труднее со вторым разрывом – 1991, антисоветское восстание в Москве, которое похоронило СССР. Официальная политика памяти тут такая – мы просто не говорим об этом, игнорируем эту дату. Потому что простой версией о внешних силах и внутренних врагах тут не отделаешься. Есть одна строчка в школьном учебнике, из которой ничего нельзя понять.
1991 это главный «скелет в шкафу» нынешней российской элиты. Они все получили власть, собственность, связи, все основные свои ресурсы и активы тогда, в момент краха советского государства. Вся наша элита происходит оттуда, но никогда не упоминает этого и даже запрещает памятную панихиду о погибших на месте событий. Это настоящее «слепое пятно» коллективной памяти. Оно не умещается в предложенную нам версию истории, где Империя всегда шла своим собственным путем, суть которого невыразима и священна.
Таким образом, формула нашей национальной памяти сейчас такая: нужно хорошо вспоминать Сталина и русских царей и нужно накрепко забыть 1991 и 1917 годы.
5. Почему же люди никогда не будут помнить одинаково?
Я экономоцентрист. Обменно-производственные отношения определяют даже самую тонкую игру самых сложных культурных механизмов. Мы зашифровываем свой опыт с помощью символов нашей культуры и наоборот, расшифровываем чужой опыт, заключенный в нашем общем культурном архиве. Это основа культурной механики. Но шифровка и расшифровка как два главных культурных процесса преимущественно определяются обменно—производственной матрицей конкретного общества.
Наша ментальная ситуация зависит от нашего положения в экономической системе и, что ещё важнее, от положения нашей системы внутри мировой. Поэтому никого ещё опыт не спасал от беды.
Победившая в нынешней России историческая оптика адекватна той роли, которую заняла страна в миросистеме. Если мы хотим помнить по-другому, нужно изменить положение людей внутри страны и положение самой страны на мировой экономической карте. На этом была основана слабая вера в реформистские возможности президента Медведева, который поможет создать новый сектор экономики, позволяющий появиться другой культурной оптике.
Я действительно верю, что социалистический горизонт и способ помнить нашу историю вернется в новых постиндустриальных условиях информационной экономики т.е. технологии вновь изменят социальный расклад, а социальный расклад изменит доминирующий способ памяти. Я думаю, что левая оптика это самое действенное противоядие от репрессивного, авторитарного и реакционного способа понимать и помнить самих себя. Современный марксизм задает нам тот этический горизонт, глядя из которого мы только и можем высказывать убедительные претензии и к реальному капитализму и к реальному социализму. В марксизме этот этический горизонт не является просто моральной проповедью, ведь он продиктован самой логикой социальной и технологической эволюции. И это выгодно отличает марксизм от других этических альтернатив господствующей системе.
Я понимаю историю как борьбу, все важные фронты которой проходят не между нами, но внутри нас. Мы внутренне разделены и это всегда будет так.
Возможно, только когда внутри общества исчезнут непримиримые классовые противоречия, разница интересов и причины для взаимного подчинения, у нас всех наконец появится одна общая историческая память и общие и равно ценные для всех этические выводы из этой памяти. И по законам диалектики именно общность этой памяти и этики позволит каждому из нас иметь свой, подлинно индивидуальный взгляд на историю. Взгляд требующий не только личной интерпретации, но и сознательного персонального участия. Тогда причиной ментальной разницы между людьми станет разный вид из окна, а не классовый интерес.
Ведь любое «никогда», как и любое «всегда» однажды заканчивается.
Алексей Цветков 