Все, кто дышал, вдыхали уже запах еще не расцветшей сирени. Небо, натертое лунным мелом, не выпуская, пропускало облака, как аквариум – рыб. За невестиной ветвью вишни угадывался фиолетовый лик, улыбка, закрытые глаза. Утро настанет, когда их медленно откроют. Голограмма Кришны блуждает в саду который сезон согласно расписанию, потерянному людьми во время последней компьютерной катастрофы, а светлый скол дерева под полной луной виделся сутулым схимником в остром капюшоне, ставшим позади футбольных врат. Лунная мнительность мешала ответить, есть ли кто-нибудь во дворе, помимо меня. Тень жестяного водостока крепко прицепилась к тени кирпичного угла тенью стальной вилки. Дверного кода я не знал, да и рассматривать шедевр из окна, сквозь стекло, недостаточно как-то. Отправился по внешней лестнице, повторяя ухватки своей тени, плывущей вверх по стене. Полый светлый череп смотрел из неба в жестяную пустыню крыш и если вместе с ним убудет завтра, например, все столичное электричество, нездешнее животное внизу останется главным местным светилом на ближайшие ночи.
Сегодня в зоопарке я натер старого носорога фосфорной мазью, загодя смешав много чудесной пыли с вазелином, натер, конечно, днём, когда никто не мог заметить перемены. Носорогу полагалось мытье по календарю, а я получал за это деньги. Черная щетка превратилась в кисть, а вольерный служащий – в демиурга. Я намазывал рубчатую кожуру зверя, затирал шероховатости, оглаживал надутые бока и стремился профосфорить не только почтенные складки на лбу, но и достать робкие высокие уши. Округлый реберный подрамник и жесткий кожаный холст. Когда носорог был готов, я расслышал в себе веселую панику, зовущий свист, необходимость мчаться и орать, мучительное счастье художника, так и не уместившегося в самом себе. Тайно украшенный африканец удостоил меня прямого осмысленного взгляда и, благодарно пригнув голову, оба глаза вдруг зажмурил, будто намекая, как ярко будет сиять, а ноздри от восторга раздул. Со своей кистью в радостно дрожащих руках я помещался у него над рогом, как в прицеле. Этот ободряющий взгляд принудил меня обычно доработать день и, влюбленно улыбаясь, идти домой, хотя внутри я звучал, как духовой оркестр у касс бестиария.
Теперь с крыши можно любоваться результатом. Однорогая гора зеленоматового света молча шевелилась у то и дело холодно вспыхивавшей вольерной заводи. Дышащий малахит-великан. Живой самоцвет ночи. Птицы, встревоженные новым обликом соседа, плаксиво пищали, жались подальше, протестовали крыльями и потрясенно вибрировали своими легкими головами, бог знает кому ябедничая.
Наверное, он дремал. Что ему снится? Вряд ли Африка. Он родился в городе, как и я. Я хотел, чтобы старику снились настойчивые прикосновения моей чудесной щетки, наносящей незнакомый бальзам, или собственное отражение, расплавленное вокруг бесценным нервным нимбом.
А может, и не спит. Не разглядишь отсюда. Просто устал смотреть на тех, кто смотрит на него весь день, не подозревая ночной лучезарной глыбы в его облике. Впервые узнает в невесомой Луне невесту или просто родственницу, особь одного вида, судя по схожести сияний.
Мой носорог. Завтра меня уволят.
Алексей Цветков 