Воннегут, Лэм, Уилсон, Шекли… Один за другим эти властители дум покинули нашу планету. При всей разности их стилей, сюжетов и героев им удалось создать во второй половине ушедшего века общее смысловое поле и, соответственно, иметь общую аудиторию. В большинстве стран мира их читали те, кого не устраивала чисто коммерческая развлекательная (в советских странах: партийная, пропагандистская) литература. С другой стороны их читатель отказывался и от чисто экспериментальной элитарной словесности салонных снобов. Миссия «критических фантастов» была в том, чтобы выразить проблемы и надежды широких слоев мировой интеллигенции. В нашей литературе ближе всего к этому подошли братья Стругацкие. Из романа в роман их мучила не готовность общества к использованию новейших знаний и трагическая судьба носителей этих самых знаний.
Голоса из будущего
По признанию самого Курта Воннегута, из регулярной депрессии его лучше любых таблеток выводила вера в прогресс человечества. Со времен бомбардировки Дрездена, которую он видел, находясь в немецком плену, будущий автор «Сирен Титана» и «Колыбели для кошки» стал радикальным пацифистом и атеистом. «Если бы бог был жив» — называется его последняя недописанная книга. К антивоенным темам вскоре добавилась критика властей, элит и толпы, готовой следовать за такой элитой и под руководством таких властей. Эта критика уравновешивалась верой в моральную и социальную эволюцию людей и потому Воннегут так часто шутил, то сравнивая факел в руке статуи свободы со стаканчиком дешевого мороженного, то пририсовывая скупую слезу к всевидящему оку на долларовой купюре. «Завтрак для чемпионов» был продолжением марктвеновского юмора. Даже формально проиграв, герой Воннегута оставался победителем мира, и потому смеялся над окружающим.
Не очень уютно чувствовал себя на «планете закупоренных мозгов» и Роберт Шекли. Чуждый фатализма и мистицизма, если он и делал демона своим героем, то демон оказывался жалким и обреченным неудачником. Интеллектуальная, или «научная» фантастика, по мнению Шекли, должна знакомить человека с его собственными бесконечными возможностями. Избежав предсказанных фантастами ловушек, человек быстрее окажется «гражданином космоса». До последних дней писателя волновало, как на этом пути избежать глобальной экологической или военной катастрофы.
В «Сумме технологий» Станислав Лэм коротко сформулировал оптимистическую утопию поколения: технология это единственная система, способная к непрерывному развитию т.к. в её распоряжении потенциально находится вся вселенная. Бесконечный ресурс плюс человеческий мозг изменят всё, включая самого человека, до неузнаваемости. В тревожном «Солярисе» и смешных «Звездных дневниках» Лэм обнаружил главное препятствие на пути развития – человеческое бессознательное с его вечными архетипами. Если люди не устроят себе большую терапию, то технология, как в романе «Непобедимый», станет развиваться дальше, пожертвовав человеком, словно отработанной ступенью ракеты. В советской Польше Лэм не умещался хотя бы потому, что предпочитал кибернетику марксизму и слишком интересовался психоанализом, а из американского общества писателей-фантастов его исключали за то, что слишком резко критиковал западных коллег за отсутствие стратегического взгляда на вещи и антинаучную чушь в их сюжетах.
На полвека они задали культурным людям темы для разговора: насколько человек способен к прогнозированию? Насколько он готов изменить самого себя? Как соотносятся новые знания и прежняя мораль? Где именно заканчивается этика и начинается наука?
Великий отказ
Последними, кто усердствовал на этом поприще, были Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг. Но в их детективных историях о тайных дуэлях «разностных машин» и тонущих в «виртуальном свете» странниках, запутавшихся в нескольких параллельных версиях нашей с вами истории, уже отчетливо чувствуется привкус пораженчества, расслабляющей относительности всего и вся и отказа от прежней «гордыни». Сама всеобщая система вычислений оказывается живым и разумным монстром, наблюдающим всех нас сквозь всевидящее и невидимое око. Отныне футурология в литературе превращается в гадание о том, как будут выглядеть стиральные машины и телефоны будущего. То, что человеческие отношения не изменятся, становится общим местом. Наличие проекта заменяется переживанием уникального момента. Удовольствие отныне приносят не знания, а зрелище, а постижение законов общей судьбы уступает диковинным особенностям жизни отдельных героев.
Если верить аналитикам книжного рынка, в последние десять лет у широкого слоя культурных людей в фаворитах совсем другие писатели, вроде Харуки Мураками и Пауло Коэльо. Произошел окончательный отказ от претензий на осмысление и изменение мира вокруг и себя в нем. Отказ от проектного мышления в пользу озарений, откровений и неожиданных встреч с необъяснимым. Человек-овца из романов Мураками может оказаться за любой дверью, его потусторонняя власть очевидна, но воля непостижима. Интеллектуальную или «научную» фантастику потеснило фантазирование и мистицизм. Античный философ сказал бы, что это переход от мужского состояния ума к женскому, а психоаналитик назвал бы отказом от рационального мышления в пользу невротических ассоциаций.
Вероника у Коэльо обретает абсолютную свободу и чувство ценности жизни только на расстоянии нескольких дней от своей «неизбежной» смерти. Чувство отсутствия будущего необходимо для счастья, как наркотик и потому её врач вынужден инсценировать ей сердечные приступы. В клинике, куда она попадает после попытки самоубийства, её окружают такие же, отказавшиеся от реальности, беглецы. У каждого в организме накапливается «купорос», чтобы однажды убить, и лучшее, что люди могут сделать, это вдохнуть напоследок воздух полной грудью. В своем программном романе «Алхимик» Коэльо рассказывает сказу об испанском пастухе-мечтателе, которого тянула к далеким пирамидам неведомая сила и, поддавшись своим смутным желаниям, в конце концов он узнал, что «душа мира есть часть души бога, а душа бога – твоя собственная душа». Классический европейский мистицизм в духе Майстера Экхарта. Идея возвышенного в новых «интеллектуальных бестселлерах» больше не связана с историей людей и полностью ушла в мир потустороннего.
Причины таких перемен называются разные: нет больше прежних писателей и достойных продолжателей. Эпоха утопий закончилась, изменился сам читатель и на прежнюю проблематику не может быть спроса. Заговор издателей и критиков победил и сделал «интеллектуальные бестселлеры» более рыночными и развлекательными.
Новый смех и новый бунт
Наследником воннегутовского юмора нередко называют Ричарда Бакли с его «Здесь курят» и «Господь – мой брокер». Действительно, трудно найти сегодня другого американского писателя, который с таким же удовольствием смеялся бы над всеми ритуалами американского образа жизни. Катастрофически обнищавший католический монастырь спасает лично господь Бог, сообщая монахам завтрашние цены на свиную требуху и тайные подробности годового отчета фирмы «Эппл». Каждое экономическое чудо сопровождается новой заповедью, вроде «Деньги – это божий способ сказать спасибо» или «Кто первым бросит камень, тот обычно и побеждает». В коммерческом экстазе обитель превращается в процветающую фирму, не сходящую с телеэкранов и торгующую пластмассовыми святыми на батарейках. В конце все идет прахом и возвращается к нулю, но монахи вынашивают новые планы «постиндустриальной» обители, торгующей упованиями. По форме «Господь – мой брокер» — удачная пародия на книгу «Как заработать больше всех». По содержанию роман о том, что деньги — главный мистический феномен нашего мира: они непредсказуемы, изменчивы и часто достаются один бог знает кому и за что. Однако сходство смеха Бакли с воннегутовским юмором чисто внешнее. У Воннегута человек смеялся последним, потому что побеждал по крайней мере морально. У Бакли всегда побеждает система и среда и потому мы имеем дело с иронией мира над человеком, а не наоборот.
Что касается вымысла, как способа социальной критики, тут продолжателем Уилсона или Шекли называют Чака Паланика, прославившегося благодаря самому слабому своему роману «Бойцовский клуб», превращенному в фильм. Паланик – мастер изображать силы взаимного отталкивания людей. В «Дневнике» он доказывает нам, что узнать границу между бредом и реальностью нельзя и любое знание это всего лишь вера, которая однажды иссякнет. Сказочный остров благополучия охвачен эпидемией: в домах исчезают комнаты и отыскиваются очень мрачные настенные пророчества, которые трудно объяснить, а ещё труднее забыть. Тайное общество устраивает пожары под лозунгом «ваша кровь – наше золото!». Ненависть официанта к клиентам, строителя к заказчику, экологов к туристам, жены к мужу, и, наконец, человека к своему телу достигает взрывного максимума и превращается в финальное испепеляющее пламя. В «Колыбельной» по США носятся конкурирующие ведьмы и маги, переселяясь из тела в тело, летая по воздуху и отбирая друг у друга «книгу теней» — средневековый гримуар. Это магическая война на уничтожение. Невинные граждане мрут, как мухи под воздействием коротенького колдовского стишка. Корова на ферме проповедует индуизм на складном английском. Никому не стоит верить, и вообще американская история превратилась в зловещие горы мебельного антиквариата. Читая эту книгу, ощущаешь цивилизацию как одну сплошную индустрию смерти, где любая видимая «жизнь» подчинена этой самой «некроиндустрии». Окончательный приговор вложен в уста обаятельного эколога: человек должен быть устранен как главная опасность для жизни на земле.
Для Паланика агрессия и отвращение – единственная альтернатива обществу, не оправдавшему прежних надежд. В этом его глубокое отличие от «критических фантастов» недавнего прошлого. Бунтарство Паланика это форма самоотрицания человека без намека на решение и изменение. То, что вызывает умиление или улыбку у более респектабельных авторов, вызывет у него рычание и оскал, однако это не значит, что Паланик видит в реальности больше смысла или имеет утопический проект развития. Его отличие от «мейнстрима» эмоциональное, а не интеллектуальное.
Алексей Цветков 