Он поставляет нам уникальные альбомы по искусству, дизайну, архитектуре — эксклюзив, которого нигде в России больше не сыщешь. Узнав, как устроен «Фаланстер», о чем моя последняя книга и какую интересную Оля заканчивает диссертацию по истории партии эсеров, наш немецкий друг восклицает: «Да у вас же настоящий социализм!». Я признаюсь, что стараюсь произносить это слово как можно реже, слишком для многих оно означает не лучшее прошлое, «совок».
Вдруг выясняется, что для нашего немца «коммунизм» это ужас: азиатская обезличенная орда, угрожающая всякой культуре и свободе, а вот «социализм» наоборот, комплимент, означает: самоуправление и самостоятельность в принятии решений, независимость от босса, справедливость в европейском понимании.
О коммунизме мы разговорились с входящим в моду театральным режиссером на презентации «Девственности» Манского (неплохой, кстати, фильм о брутальных и не очень способах продать себя в наше коварно-денежное время).
У режиссера интересная теория, которую он отыскал, если не врёт, у Рихарда Вагнера: герой трагедии всегда коммунист, потому что добровольно отдает себя Всеобщему, сознательно жертвует собой ради народа, тогда как герой комедии всегда эгоист, потому что пытается до последнего сохранить свою автономию от общества, независимость от Всеобщего, это и делает его по-настоящему смешным.
В таком антикварном, расширительном и не марксистском смысле «коммунизм» режиссера вполне устраивает, как объяснение пафоса любой трагедии, от Эдипа до Терминатора.
Совсем иначе это слово слышит юная, но уже очень успешная модельерша, меня представили ей, как «писателя-коммуниста» и она немедленно защебетала: «Вы видели коммунистический серый у Кензо, а коммунистический красный у Ямамото?». На своем показе во временном шатре (Васильевский спуск, сто метров от мавзолея, в котором она никогда не была) она долго говорит о коммунистических оттенках и их использовании в новых коллекциях живых классиков. Как выясняется, действительно, немало об этом знает. Ей известен один «марксист», это Пако Рабан, и два «анархиста» – Мак Квин и Вивьен Вествуд. Я, не запоминая, вежливо и понятливо киваю на все её слова. Это полностью лишняя для меня информация. Устав кивать, я рассказываю, как выглядела секира, заменявшая серп на партизанском флаге Мао, но сбиваюсь на изложение спора парижских левых по поводу недавних беспорядков в островных французских колониях. Её очередь понятливо кивать, ничего не запоминая. Троцкого она видела в фильме про Фриду, а Че Гевару уже не может видеть, настолько все его «заюзали». Наконец, мы находим тему, которая волнует обоих – вдохновенно-суровое выражение лица Че, сделавшее знаменитый снимок иконой, связано с тем, что Корде снял его на траурном митинге жертв американской агрессии, то есть на похоронах товарищей.
— Марксизм-ленинизм! – внезапно вспоминает модельерша и смеется, ведь эти стыдные слова из самого раннего её детства. Она из провинциальной, но номенклатурной семьи. Я говорю ей, что бывает и гламурный «марксизм» без ленинизма и советскости, как у Славоя Жижека, специально для модной молодежи, но она не знает ни модельера Жижека, ни фотографа Жижека и потому не очень-то мне верит.
Мой давний знакомый, ставший пару лет назад священником, знает об этом намного больше. — «Коммунио» — объясняет он, обметая снег с сапог на московском подворье одного древнего монастыря — означало у ранних христиан общую причастность к вечной жизни. Отсюда и пошел весь «коммунизм».
Для него коммунизм приемлем, только когда все помнят об этом изначальном и «истинном» значении слова, и возможен он лишь в небольших закрытых от мира общинах «не мирских» людей. У него аллергия на «диалектику». Диалектикой его «умучивали» когда-то давным- давно, на историческом факультете. Я привожу ему несколько типичных диалектических парадоксов церковного учения: бороться следует не с грешником, а с его грехом, значит границы, линии фронта, проводятся не между людьми, но внутри людей. Целью умного делания является сам делающий, а не внешний результат его труда. Любое стечение обстоятельств содержит в себе шанс встречи со Спасителем, если ты уже готов к ней. Человек есть не то, что он есть, но то, чем он должен стать, согласно завету…
Священник отвечает мне в том смысле, что я вырываю из контекста, вот и получается гордыня и катарская ересь. Он видит всё это сквозь отказ от собственных проекций ради умозрения абсолютного. Это исключает всякую диалектику. Ему не нравится так же, что я делю людей на правых и левых. То есть деление такое, конечно, для него есть, но секрет его знает только Бог, который в день финального суда поставит грешников слева, а праведников справа от себя. Я напоминаю о более приземленном смысле этих понятий. Например, знаменитый спор Нила Сорского с Иосифом Волоцким о судьбе церкви был типичной полемикой левого с правым. Сорский настаивал, чтобы монастыри жили только молитвой и своим рукоделием, являясь очагами спасения, а Волоцкий предлагал превратить их в максимально успешные хозяйства с нанятыми работниками, растущим капиталом и вполне реальной властью.
Очень важен смысл слов и их актуальность. «Буржуа» и «капитализм» как-то вернулись в повсеместную речь. Журналы для бизнесменов, например, сетуют, что наш капитализм сейчас слишком государственный и это опасно для экономической свободы. В своей «буржуазности» на страницах более развлекательных изданий кокетливо признаются знаменитости всех рангов .
Гораздо хуже обстоит со смысловыми противоположностями этих слов. Как быть с «пролетариатом», он намертво приклеен к ушедшему индустриальному прошлому и кондовой советской пропаганде, как и «трудящийся», прочно ассоциирующийся с «совком», «лохом» и «неудачником» ? Каким именем их заменить? «Наемный работник»? Но это лексикон либералов. От «человека труда» веет бестолковым зюгановским благолепием. «Труженик»? – один из переводов названия книги фашиста Юнгера, да и само слово внушает усталость.
Что делать с «властью советов?». Заменят ли её в нашей лексике «прямая демократия», «самоуправление групп участия», «сетевое общество»?
Чем заменить «классовую борьбу» без потери нужного смысла? А «революцию»? Или её как раз не нужно заменять? Благодаря рок-музыке и прочей молодежной альтернативщине «революция» вполне себе современно звучит. Американский издатель, собравший сборник моих прозаических миниатюр, в котором нет никакой прямой политики, с восторгом согласился назвать книжку «Мировая революция», считает, это привлечёт внимание к обложке.
Чтоб никого сразу не перепугать и развязаться с устойчивыми мифами массовых медиа, нам стоит крепко подумать о словесных заменах, поспрашивать друг у друга, а может и поискать «не заюзанные» синонимы в первоисточниках. Это очень увлекательная и полезная игра для всех, кто говорит и пишет, а не только для отдельных кабинетных гениев. Нужно просто ответить себе на вопросы: что это слово означает для меня? Основное и дополнительные значения? Как это может быть названо иначе? Нет ли уже в популярном языке слов, способных вместить именно такой смысл?
Но зачем нам играть в эту игру, если нам и так хорошо в своем кругу правильно понимающих терминологию? Это нужно, потому что мы собрались политически действовать в ближайшее время и объяснять смысл своих действий максимальному числу людей. Учитывать аудиторию это значит называть одно и тоже по-разному, подчеркивая связь именно с этими людьми и их жизнью, но не теряя при этом важного для нас смысла. Мы изобретаем общество, которое сменит капитализм, и это общество должно быть включающим, а не исключающим. Оно должно уже сейчас, на старте, найти место и предложить занятие и юной модельерше, и режиссеру, и священнику, и книготорговцу. А чтобы включить всех этих людей, нужно, чтобы они поняли нас и для этого, предлагая им совместные действия, нужно перевести все «свои» понятия на их язык без потери главного содержания.
Алексей Цветков 