Гимназисты

Перемены и звонки

Первое, что дети осваивают в школе – сотовый телефон, который им покупают вместе с портфелем.

Сентябрьским утром, когда я впервые повёл туда дочку, свинцовые тучи угрожающе хмурились в ледяном небе, в микрофон с крыльца говорились неприятно знакомые речи, читались никому не нужные стихи и неслись из репродуктора вечные песни. Всё ждали, покрываясь мурашками, что сейчас пойдет снег и мечтали попасть внутрь здания, но древний ритуал нужно было довести до конца. Жмурясь от ветра, я удивлялся, как мало изменилось в этой вселенной со времен моего детства.

 Разве что выпускник, по традиции взявший Алёну за руку, был с серьгой и в повязанном вместо шарфа зеленом палестинском платке. Это вселяло слабый оптимизм. Другие изменения, замеченные мной за два школьных года, это мелодии звонков: Битлз, Джо Дассен, Газманов и «Подмосковные вечера» т.е. музыка, которой нынешние дети гарантированно не знают, вместо требовательного зуммера, который я помню. Да ещё на обложках всё тех же дневников (вы тоже видите их линованный разворот, когда считаете дни недели?) фото квадратного двора родной «гимназии», ну и, конечно, собственная форма в мелкую клеточку, чтобы всё было совсем как в клипе «Пинк Флойд» про кирпичную стену.

Школа, армия, тюрьма и больница — заведения, в которых люди находятся не вполне добровольно, изменились за двадцать лет меньше всего. Заглядывая в класс, вспоминаешь, что это придумали монахи-иезуиты: долго сидеть на одном месте, поднимать руку, выходить к доске, получать баллы, следить за учителем, шагающим между парт, а не ходить за ним гуськом, как в античных «ликеях». Целью такой практики была массовая привычка к подчинению, контроль ордена над телом и сознанием сирот, подраставших в монастырях. Конец света нужно было встретить организованно. И эта цель оправдывала любые средства.

Лидерство

Из разговоров с дочкой я вскоре выяснил, что у них в школе существует три устойчивых вида лидеров – «крутой», «дежурный» и «модная».

«Крутой» никогда не моет руки и всегда имеет деньги на пиццу, которой делится в долг. Отдавать этот долг он ни у кого не просит, однако постоянно всем о нём напоминает. Все взаимные долги, обязательства и обещания в младших классах обнуляются в полночь и «не считаются» уже на следующий день. Недавно одному мальчику объявили бойкот за употребление слова «сука», но и бойкот не продержался дольше.

— «Дежурный» командует и на всех орёт. Опасен тем, что может на других ябедничать. Ему училка всегда верит на слово, доказательств не требуется. Поэтому день твоего «дежурства» это день сведения счётов.

«Модная» это когда две девочки соревнуются, кто лучше изобразит «феичку» и победившей достаются несколько часов славы.

— Все выстраиваются к «модной», чтобы она нарисовала им такую же, и она рисует на переменах и на уроках, пока не устанет, а кому не досталось, те обижаются, больше не признают её «модной» и ищут себе новую «модную».

Братства

Дети, конечно, остаются детьми с их вечными ценностями. Для девочек это по-прежнему – домики и куклы, а для мальчиков – машины и оружие. Но в любой неизменной вселенной меня всегда интересовали именно те детали, которые меняются, а вечное казалось скучноватым.

Многие второклассники приносят в школу «ноутбуки», собранные из «лего» с привязанными к ним на веревочках «мышками» и, сев рядом, с важным видом стучат на перемене по условным «клавишам», хвастаясь, у кого сколько установлено программ и кто с кем связывался «по аське». Так котенок играет с клубком, пока не станет настоящим охотником.

На прогулке девочки организуют «Клуб одуванчиков», куда запросто могут и не взять, нужно пройти конкурс. Мальчиков из классов постарше зовут охранниками. Все украшают выбранный под деревом «офис» или «клуб» одуванчиками. Мальчики упрямо называют это место «базой».

Главная в клубе Сонька. Она решает, кто принят и раздает должности: кому убираться, кому собирать яблоки-боеприпасы на случай нападения «не принятых» мальчишек.

— Как же Сонька попала в лидеры, она же невысокая, из первого класса, а у вас в клубе даже девятилетние есть?

– Ну, она самая активная, если ей не понравишься, она и укусить может.

Эта варварская готовность укусить противника вызывает у всех уважение и даёт право на власть.

Ещё Алёна состоит в «тайном обществе отрезанной пуговицы». Верхнюю пуговицу на своей клетчатой форме отрезают, неправильно перестегивают и постоянно подмигивают друг другу. Членам такого общества полагается часто созваниваться и ничего не говоря, дуть в трубку, кто сильнее? Или, как вариант, слать друг другу эсэмэски с многоточиями. Собственные ритуалы поддерживают на расстоянии чувство общности.

Специализация «отрезанной пуговицы» — списывать друг у друга «домашку» на продлёнке, сделав её по частям. Другая вероятная причина создания тайных обществ — защита от детского рэкета. Те, кому в классе уже исполнилось восемь, нередко «ставят на деньги» тех, кому ещё семь, и «общество» — способ защиты «своих» вне зависимости от возраста.

— Мы все связаны, одну ниточку тронешь, и вся паутинка на тебя как кинется!

– А есть другие тайные общества?

– Конечно есть, но я в них не вхожу и не знаю их тайных знаков.

Школа иллюзий

Школа учит думать, договариваться и организовывать полезные иллюзии.

Тот, кто хорошо есть за обедом, назначается следящим за остальными. «Можно дать ему 20 рублей, чтобы он себе купил, что хочет, и отправить его в ларёк, а в это время отнести свои полные тарелки на конвейер».

Но тут в игру вступает новая опасность – нужно правильно обогнуть зоркий учительский стол, с которого видно едущую ленту посудного конвейера. Вариант «просто съесть обед» мало кем рассматривается всерьез т.к. здесь же продается пицца.

«Нужно сгрузить второе в первое, подложить между тарелками вилку, ложку и хлебушек, чтоб не выплескивалось, и идти к конвейеру особым путем».

Если ты сделал всё слишком быстро, то подозрительно сразу же возвращаться в класс. «Поднимаешься по ступенькам и на каждой ждешь 5 секунд, а если кто-то из учителей навстречу, то делаешь вид, что нормально идешь, но потом нужно вернуться назад».

Другой вид иллюзии организуется сверху самими учителями. В субботу, когда приезжала комиссия, позвали самых «надежных» детей. «Учительница показала нам, как собирать конструктор и соединять его с монитором компьютера, чтобы управлять собранным зверем. Потом сказала: идите обедать, а когда вернетесь, делайте удивленные лица, будто вы все это впервые видите. После обеда там была «комиссия» и мы при ней всё повторили».

На все вопросы комиссии, замерявшей уровень развития второклассников, учительница отвечала сама, а когда её ласково попросили помолчать, то дети говорили все вместе, и всё равно ничего понять было нельзя.

Класс

Насколько я помню, мне там не очень нравилось. В первом классе наступало некоторое разочарование во взрослости. Но Алёне нравится учиться:

— Сидишь, кусаешь ластик ароматизированный, пока училка читает вслух про осёдлых птиц…

Самое страшное, это когда очередная записка с «ты – дурак!» или «я тебя люблю» не метко приземляется учительнице на стол. Если злоумышленник не сознается, то можно и «колонной» т.е. всем классом двойки за поведение получить. Эта кара не минует даже «любимчиков».

«Любимчики» есть у каждой учительницы и они имеют неопределенные, точно никому не известные, привилегии. «Самый простой способ стать «любимчиком» — находить первым опечатки в учебниках, которых там видимо-невидимо». Недавно, впрочем, у них поменялась «музыкалка» и открылась вся относительность статуса «любимчиков». У новой «музыкалки» они совсем другие и никакие опечатки и прочие детские таланты тут не при чём. Возможно, учителя отличают своих по запаху, как пришельцы из сериала «Визитёры».

Старшие

Есть и другая часть школы, воплощенное ближайшее будущее, пугающий и манящий образец поведения. Там мечтают «натаскаться на ЕГЭ» и говорят: «Мне на тебя всё равно», «Не выноси мне мозг», «Попустись уже, хватит», «Сиди в своём компьютере» и «Перестань исполнять». А всю правду о своей жизни там узнают из сериалов, вроде «Школы». Подростки особо восприимчивы к телевизионному эффекту «грубой правды», но эффект этот ни к чему, кроме правил зрительского восприятия, отношения не имеет.

Утрированный пример: если мы покажем в сериале аккуратную отличницу, которая на перемене подходит к учителю и спрашивает у него, что ей почитать о поэте Есенине, чтобы знать о нём больше, чем в программе, зритель скажет: не правда, лакируют действительность. Хотя в реальности таких ситуаций сколько угодно. А если мы покажем, как на той же перемене пьяная девочка выходит из туалета, разбивает о стену бутылку из под вина и кричит учителю: «Да пошли вы все …!», большинство зрителей подумает: а вот и неприятная правда о школе выплеснулась и прорвалась на экран. Хотя ситуации типа «Есенин» происходят, наверное, в сто раз чаще, чем ситуации типа «да пошли вы…!», но зритель доверяет грубому, брутальному и крайнему, как прорыву истины, и ничего тут не попишешь. И представьте себе теперь, что нам по любому нужен рейтинг, чтоб рекламное время продавать. Что мы выберем: «да пошли вы…!» или «Есенина»?

Альтернатива

Чего бы я теоретически хотел от учебного заведения, раз уж попал в “родители»? В идеале нужно добиться одного – научить ребенка учиться, чтобы обладатель аттестата умел создавать нужные ему связи, как с другими людьми, так и с мировым архивом накопленных знаний, а так же мог легко обрывать те связи и зависимости, которые ему мешают и тормозят. Он должен знать, как найти нужную книгу и ради чего выключить телевизор, уметь сохранять автономию от всего, что «считается» и «всем известно». Но этим сладким упованиям на свободное развитие можно предаваться сколько угодно, школа же останется иезуитской техникой подчинения, советским заповедником и утрированным шаржем на мир родителей. У этой системы есть серьезный охранительный аргумент — вот проведут все реформы, коммерциализируют окончательно, и любые знания выше таблицы умножения станут элитарной роскошью, так что лучше уж оставить «как сейчас». В конце концов, «как сейчас» помогло столь многим на личном опыте осознать условность любой социальной системы ещё в первые десять лет своей жизни…

Реклама