Или
Наш апокалипcический шкаф
Астероид летит. Совершенно не важно, что это неправда. Важно, что это ощущение очень многих людей, ставшее для них привычной нормой переживания жизни. Где-то в небесной тьме непредставимо далеко от нас следует безвариантным курсом то, что упразднит всех. Мчится то, что отменит всё, бывшее здесь всегда. Какая разница, какова вероятность этого? Важно, что миллионы людей это чувствуют и радуются любому подтверждению своей катастрофической правоты. Астероид летит в небе массового сознания, он приближается к нам, как наказание, расплата, всесильная случайность, последнее и главное зрелище и возможность небывалого, того, что происходит один раз, не повторяется, не имеет сопоставимых аналогов. Астероид летит беззвучно в нашем общем внутреннем космосе и мы гадаем только о том, когда он вырвется оттуда наружу, в нашу с вами обычную жизнь. И не важно, как именно сегодня называется астероид: птичий грипп, экономический кризис, техногенный апокалипсис, военное столкновение цивилизаций, глобальное потепление – всё это имена одного и того же комплекса чувств, без которого невозможно себе представить человека.
Человек – единственное живое существо, осведомленное и уверенное (да и то не вполне) в собственной конечности. Это знание – вероятная причина создания человеком мира образов, символических систем, всей ткани художественной культуры. Попытка обеспечить себе какое — никакое бессмертие и хотя бы так решить нестерпимую проблему собственной конечности. Добавим к этому, что человек — существо социальное, потому он и переносит проблему собственной конечности на социум в целом, «заболевает апокалипсисом», чтобы не иметь с личной смертью дела в одиночку.
Перенеся проблему собственной смертности с индивидуального на общественный уровень мы и получим перманентное переживание близящегося «БП». В этом переживании пополам смешивается ужас перед личной конечностью и надежда на более осмысленную общую жизнь. Человек всегда строил свою культуру и объяснял свои цели исходя из точки воображаемого финала человечества, из окончательного подведения итогов, решения всех вопросов и выставления всем баллов. Наша культура непредставима без навязчивой и двусмысленной мечты человека о собственном упразднении и абсолютной оценке, о последнем сборе урожая.
Фрейд, в конце своей жизни, объяснял это так: стремление к удовольствию лежит в основе любых, даже самых альтруистических действий человека. Просто формы и объекты удовольствия бывают разные. В самом общем смысле любое удовольствие это отсутствие раздражителя: голода, боли, похоти, тревоги, жгучей алчности, оскорбленного патриотизма, испепеляющего желания справедливости и т.п. Но абсолютным отсутствием всех раздражителей является только возврат в неорганическое состояние, выключение нервной системы. Получалось, что взятое как отдельный отрезок на прямой, стремление к удовольствию стимулирует жизнь, но взятое, как целая прямая наших желаний, это стремление направлено к самоотрицанию и саморазрушению. То, что смотрится вблизи как тяга к продлению жизни и избавлению от страданий, издали выглядит как влечение к смерти.
Отсюда в людях это массовое ощущение летящего астероида и любовь к фильмам о мировых катастрофах. Самый же главный вопрос, который возникает после этого фрейдовского анализа: как изменится отношение человека к идее апокалипсиса после того как её эмоциональная механика отрефлексирована? Будет ли эта машина эмоций работать по-прежнему, став прозрачной для самой себя? Необходима ли для её работы «энергия заблуждения»? Как изменяется поведение живого существа после того как оно поняло и начертило на бумаге собственную схему?
В новые времена, мастерски научившись торговать, отстаивать свои права и манипулировать себе подобными, человек изобретает новые, менее религиозные языки для объяснения жизни и мира. И тогда в этом вожделенном конце света появляется тоннель. Тоннель в конце света. Так место инобытия и новой земли под новыми небесами постепенно занимает практическая утопия – проект возможного будущего с другими правилами, программа перехода из предыстории в историю, идея эволюционного скачка, заряженного катастрофой. «Катастрофа» в новом пострелигиозном мире становится обещанием большого скачка, качественной мутации человека, внешним знаком изобретения другого общества и перезагрузки всей цивилизации…
Этот пафос нового эона в реальной истории растет на огороде у марксистов, социалистов, экологов, изоляционистов, новых правых и новых левых, киберпанков, нью-эйджеров и в так называемой «культуре апокалипсиса». Идея правильной организации конца света (т.е. конца старого мира) – главная идея модерна и новых пострелигиозных времён. Человек хочет поставить свой астероид на службу обществу, он хотел бы использовать апокалипсис как операцию по превращению себя в нечто, не имеющее имени во вчерашнем языке. Он смотрит в телескоп, направленный внутрь себя, и видит там, что его астероид превращается в «ё-мобиль».
Исходя из вышеизложенного, мы, как последовательные сторонники эволюции и прогресса, учреждаем в «Циолковском» новый книжный шкаф, в который попадут книги, посвященные следующим вопросам:
- Как именно может выглядеть конец привычного нам мира и известного нам общества? Эти сценарии интересны не только как футурология, но и как способ обнаружения авторами своих страхов и чаяний.
- Какие навыки, знания, ресурсы, технологии и модели поведения понадобятся людям в грядущий момент упразднения прошлого? Что и кто станут нашими главными друзьями во времена большой перезагрузки мира? Это интересно ещё и как игра – перечисление человеком занятий и предметов, которыми он хотел бы чаще заниматься, но не может себе позволить этого, оставаясь в плену социальной «нормальности».
- Как может выглядеть новый мир после перезагрузки? Знать это невозможно, но интересен сам опыт представления мира без главных нынешних проблем или с совершенно другими проблемами. Тут может обнаружиться вытесненная нормой «повестка дня», питающая утопию, как мечту о мире, из которого «плохое» исчезнет, а хорошее останется.
Советы по комплектации апокалипсического шкафа принимаются как электронно, так и устно в магазине «Циолковский».