Опасное понимание
Самая некорректная и опасная для безопасности страна находится не на мировой карте, но у вас внутри, это территория личного откровения, почувствовав которое вы и начинаете свой джихад, отличающий вас от окружающих. Паролями для маршрута индивидуального джихада, партизанскими вехами этой пробуждающей практики могут оказаться любые элементы, в том числе и созданные специально для усыпления вашей бдительности. Опасное, т.е. не программируемое режиссерами, понимание массовой информационной продукции свидетельствует о внутреннем дрейфе из под власти иллюзий в страну неопровержимого откровения. Телевидение – весьма удобный повод для начала такой терапии.
Шоколадная реклама и психоделическая теория.
Рекламный сериал, посвященный батончику «Шок», явно рассчитан на психоделический опыт и несанкционированные ощущения нынешних школьников («измена», «приход», «расширение сознания»), а не на ценности их родителей (трудоспособность, семья, курорт), как в случае со «Сникерсом» или «Баунти».
Отечественные рекламисты вряд ли читали «Революцию обыденной жизни» Ванегейма, но, возможно, знакомы со «Страхом и Отвращением» Томпсона. В любом случае, вся их «Шок» — реклама отлично иллюстрирует вечную в среде приверженцев психоделической теории полемику об идеальном препарате.
«Это же было совершенно другое время, у них в руках и под языками тогда таяла совсем иная, не та, что нынче, кислота» — идеализирует джоплин-хендриковскую истерику издатель Берроуза, Хоума и Томпсона, Алекс Керви в частной беседе.
У идеального, утопического, препарата нет точного химического или ботанического адреса, так же, как нет и точного способа употребления. Он имеет сугубо индивидуальный, лишь на вас действующий, состав и показания, потому-то авторы и воображают его себе очень по-разному. Сравним, например, новый совершенный наркотик, он же – инопланетный десант к центру земли, у Димы Пименова в «Куколки и Земля» и героиново-грибную «акварель» в популярном детективе Вячеслава Курицына.
Вы можете перепробовать всю танцевальную или медитативную кислоту, выкурить стог разносортной травы, проглотить целую грибницу псилоцибы и при этом никакой деперсонификации, а тем более, ее следствия – психоделической (внутри) и социальной (снаружи) революции не произойдет. Идеальный препарат психоделической теории ждет каждого адепта в уникальное время и в уникальном инициатическом месте, иногда так называемые «наркотики» здесь вообще не при чем.
Для Батая – католического теолога, идеальным препаратом стал военный фотоснимок расчлененного ребенка, превративший Батая в порнописателя и языческого философа, в безголового, «ацефала», как он сам себя величал. Известны случаи, когда заурядный алкоголь или особое сочетание звуков навсегда открывали кому-нибудь глаза и закрывали двери в «нормальные люди».
В психоделической теории идеальный препарат фигурирует как возможность, а не как инструмент, как первая тактическая цель поиска начинающего адепта за границами своей идентичности. Все мифологемы 60-ых вокруг да около ЛСД, связаны с тем, что малограмотные хиппи путали концепцию идеального препарата с конкретным «лизергиновым сэндвичем», что лишний раз доказывает, каким же хиппи с самого начала были стадом. Чтобы проверить, говорит ли реклама правду, т.е. является ли для вас шоколад «Шок» идеальным препаратом, достаточно его купить и попробовать. На меня почему-то не действует. А чтобы узнать, чем отличается «действует» от «не действует», достаточно прочитать нижеследующий разбор.
1.Сюжет о двух русалках, встреченных молодым визионером на пляже.
Под воздействием идеального препарата, герою клипа открывается внутренняя природа двух купальщиц. Они оказываются представителями альтернативной гибридной расы, донными существами жидкой стихии. Препарат разоблачает иллюзию органической целостности, фикцию универсального физиологического (а значит, и мировоззренческого) стандарта всех, выглядящих «людьми». Русалки совмещают в себе две стихии – водную и земную, соединяют миры рыб и приматов. Герой впервые критично рассматривает то, что представляется отдыхающему на пляже «трезвому большинству» организмом, непротиворечивой целостностью, и видит конфликтных, антагонистических сущностей, каковыми в действительности и являются люди в условиях отчуждающей социальной иерархии. Как тут не вспомнить Фуко, отрицавшего в своих предсмертных интервью «человека», как противоестественное, чисто идеологическое, понятие, держащееся на насильственной гибридизации нескольких естественно-научных и культурных мифов ренессанса и просвещения. «Человек» выгоден власти, потому что он есть ни что иное, как возможность руководить каждым из нас, кем бы мы ни были, «человек» более или менее предсказуемо поступает в каждой конкретной ситуации «как свойственно человеку». «Человек» это несложная искусственная модель, удобная для прокачивания сквозь него денежных потоков в обе стороны («зарабатывать» — «тратить»), а так же регулярно нуждающаяся в некоем «высшем», сентиментальном оправдании своей рыночной функции. В конце концов, «человек» это то, во что мы закованы, как в кандалы, то, к чему мы привязаны, как самостоятельное и достойное существо, привязанное годами к инвалидному креслу, действительно начинает хворать и вскоре уже воспринимает это пыточное орудие как свою главную отличительную особенность.
Именно представление о «естественности человека», корень буржуазного гуманизма, делает «естественной» и «историю человеческой цивилизации», сколь бы противоестественным и самоубийственным не был ее реальный сюжет. Русалки используют имидж «целостности» как маскировку. Трудно сказать, как они спариваются, размножаются и т.д. Скорее всего, никак. Это существа столь внутренне конфликтные, что воспроизводство в их среде невозможно, ибо они – сама конфликтность, выраженная визуально. Лакан в «Стадии Зеркала» мягко предупреждал, а Гваттари в своих «Химерах» прямо настаивал на том, что человек совершает свое первое «непростительное допущение», когда опознает как «свой» образ, отраженный ртутной поверхностью. Собственно, радикальный анализ Лакана и был призван вернуть человека к первичным заблуждениям и освободиться от них. Идеальный препарат психоделической теории, заместителем которого выступает батончик «Шок», справляется с этой задачей революционно, т.е. неожиданно для искалеченного «человеком» сознания, внезапно, избегая предложенной психоанализом долгой и муторной реформистской рефлексии. Что же касается русалок, оборотней-лекантропов, вампиров со складными крыльями и других не совсем человекообразных фантазмов, то они, как метафорическая констатация нашей несвободы, как иносказательно выраженная нами претензия «быть по-другому», навсегда останутся привлекательными для оппозиционного сознания, стремящегося избавиться от груза гуманистического «человека».
2.Сюжет о собаке, заговорившей – «Ну чё, ничего девочки?» — на ледовом катке.
Под воздействием идеального препарата у героя клипа происходит потеря обыденной человеческой идентичности, держащейся на опытных наблюдениях и внушенных обществом идеях, вроде «домашние животные не разговаривают» (попугаи не в счет, у них автоматизм звукоподражания, а не речь), «собаки не разбираются в девочках», «мои мысли не известны окружающим, тем более животным» и т.д.
При помощи «Шока» герой переживает деперсонификацию, вступает в познавательный контакт как с животными, теряющими после приема идеального препарата амплуа «неразумных инстинктивных тварей», так и с растениями, теряющими статус «сырья», «сорняка» или «пейзажного пятна». Подобный опыт подтвержден не только Гроффом, Маккеной, Лири и Хаксли, но и тысячами не столь широко разрекламированных активистов деперсонификации.
Описывается так же контакт с «мертвыми» предметами, оживающими в деперсонифицированном сознании. Камни, облака, звуки поворачиваются к адепту своей «живой», «сообщающей» стороной.
Контакт с результатами культуры: картины, фильмы, статуи перестают быть направлены на пассивного зрителя-потребителя и адепт в деперсонифицированном состоянии становится их новым автором, соучастником «размороженных» сюжетов, поворачивая развитие событий на полотне, в парке скульптур или на экране кинозала, в совершенно непредсказуемую, не запланированную формальными «авторами», сторону. Через отказ от авторитарной, навязанной «индивидуальности» происходит экспроприация т.е. присвоение себе уже «созданных» – убитых авторским правом и потребительской пассивностью – продуктов культуры.
Диалог героя в состоянии деперсонификации возможен с мебелью, автомашинами, окнами или дверьми, цифрами и пропорциями, причем адепт получает больше провокационных вопросов, адресованных к его временно отсутствующему, авторитарному, «трезвому», начинавшему путешествие, состоянию, нежели ответов. Находясь в экспедиции за пределами «личности», в ответах адепт не нуждается. Экспедиция исключает рациональную навигацию, поведение по бихевиористской схеме «стимул-реакция» и другие ориентирующие инструменты буржуазной, «трезвой», аристотелевской логики.
Собственно, персонификация, «выбор себя», в обществе контроля и обеспечивается за счет редукции, ограничения контактной способности к общественно допустимой «норме», объем которой меняется в зависимости от эпохи и стартового социального статуса носителя.
Претендующие нарушать эту норму хотя бы иногда и отчасти, попадают в «творческие личности», затем в «подозрительные утописты», и, наконец, просто в «диверсанты» и «пациенты».
Приемлемая в обществе контроля личность живет полезным минимумом контакта с миром, избегает социально опасного увеличения дозы диалога, оберегая тем самым себя от «безумия» или «экстремизма», подобно тому, как оберегаются «от чужих глаз» на счетах в банках семейные сбережения. Деньги движутся только в строго отведенных им немногих направлениях. То же самое происходит и с желаниями их владельцев.
Интересно, что пес начинает диалог с героем именно на сексуальную тему, тем самым задавая возможность стирания границ между «человеческой» и «животной» сексуальностью. На охране таких «границ» держится вся консервативная «школа мысли».
3.Сюжет с учителем, снимающим тайком в кабинете человечью голову,
чтобы дать подышать подлинной, «инопланетной» зеленой морде. Такое социально-психоделическое откровение, действительно, может быть обеспечено только идеальным препаратом: самый известный тинейджеру адрес власти – учителя, вовсе не те, за кого себя выдают, их облик и претензия – тяготящий их самих маскарад, они исполняют миссию, имеющую только подражательное, имитационное отношение к «передаче знаний». Механизм «передачи», навсегда отпечатывающийся в сознании «учащихся», гораздо важнее для воспроизводства системы общественных отношений, нежели сами по себе «знания».
Учителя с другой планеты, в смысле не с «планеты знаний», а с «планеты рабства». У них свой, не известный нам, заговор. Современная обязательная школа, представляющая собой дисциплинарный коллектор, в котором дети должны концентрироваться и контролироваться, пока их родители заняты добыванием средств к существованию, прививает прежде всего навык подчинения и поведенческого конформизма, «знания» играют в этой операции роль «повода», а не «причины». Однако мораль просвещения и фарисейский имидж «сеятелей мудрости», не позволяют учителям выступать по отношению к детям более открыто, без антропоморфных скафандров, т.е. в качестве непосредственных надсмотрщиков-доминаторов, тестирующих на языковую и поведенческую лояльность, низшего звена планетарной оккупации, приучающей тебя с детства умещаться в «человеческом» скафандре.
4.Сюжет с прозревшим царем
идеально подтверждает все вышенаписанное. Героя клипа приводят к царю в качестве «обвиняемого, провинившегося, подозрительного», видимо, что-то нарушившего и как-то помешавшего функционированию власти. Попробовав обнаруженный у нарушителя «Шок», царь немедленно отказывается от всех сакральных и политических полномочий верховной власти — под воздействием идеального препарата выясняет
фиктивный, искусственный характер прежнего «порядка» — сажает на трон «дарителя», своего проводника в мир нового психоделического видения. Звучит веселая жизнеутверждающая музыка. Перемена вряд ли может сойти за поколенческую ротацию элит. Очевидно, что «трон» отныне перестал быть «троном», хотя бы потому, что герой клипа, тоже находящийся под воздействием препарата, не станет никем управлять, но посвятит свою жизнь дальнейшей десакрализации власти и сексуально-психоделическим экспериментам с привлекательной и живо заинтересованной «чудом» царевной. Таким образом, речь идет не о «смене управляющего класса», а именно об отмене прежней механики власти путем разоблачения ее неадекватного (читай: «сакрального») характера, т.е. о волшебной революции, посредством приема идеального препарата, скрытого под шоколадным псевдонимом.
Выше и ниже даны лишь несколько показательных примеров «опасного понимания», которое возможно по отношению практически к любым, как телевизионным, так и реальным ситуациям. Шоколад «Шок» за время написания этого текста обогатился сериями про пингвинов, сыплющихся из холодильника на кухне, кентавра в стойле, улыбающегося девочке, и подводной лодке, всплывающий из бездн там, где никто никогда не предполагал никаких бездн. Удовольствия комментария к этим событиям автор оставляет читателю.
Алексей Цветков 