Один литературный критик, из тартуских школяров, стриг ногти, читая с экрана Осипова и, дойдя до слов о вывернутом и лающем боге, не сдержался – резанул себе вдоль указательную фалангу. Божится: несчастный случай. Но подозрительно, зачем так точно помнит, на какой именно фразе брызнуло на монитор. Палец не получалось опустить вниз до вечера, бинт сразу разбухал и краснел. Критик так и делал весь день рукой «ибо».
«Садюга» — с тех пор называет он Гарика, выговаривая этот титул с намеренно днепровским придыханием, хотя сам с других территорий родом, совсем не оттуда, где тревожил скифов владелец рукописи из «Подстерегателя», продолжая курганную работу, не законченную ведомством рейхс-фюрера Гиммлера.
Я познакомился с Осиповым в лимоновском подполье на Фрунзенской, они обсуждали с Эдуардом роман «Палач» – тот самый случай, когда беседа нравится обоим. Впрочем, Гарика тогда чаще можно было слышать, чем видеть. Еженедельно ловя волну радиовылазок графа Хортицы в 90-ых поднялась целая генерация молодых людей, надолго привитых от многого из «овцечеловеческого» набора, и когда судия с надеждой на раскаяние спросит их: — «Який рахунок?» — многие беззаботно назовут прежний пароль и вечный счет – «один ноль на корысть шахтаря!».
Однажды я спросил Хортицу, как относятся к нему «коллеги» по 101-ой станции, где он занимался трансильванским вопросом. «Как к крови в собственной моче» – не задумываясь, сформулировал граф.
«Хотит он это или нет, для многих это стрессор» – говорил мой учитель труда, о другом, правда, певце, но я часто вспоминал эти слова, если выпадала публичная визуализация Осипова на сцене, со «Струнами Сердца» или «Запрещенными барабанщиками» за спиной, Георгий пел «Ты – кило» (пардон за азизянский юмор) или вовсе уж гностический хит про захвативших самолет советских хасидов с жизнерадостным до истерики припевом: «Полетим! – Полетим! – Полетим!».
В литературном смысле у автора «Черного поезда» нет, конечно, предтеч, но из тех самых радиомесс, в которых граф, развлекая, сеял свой научный скептицизм и намекал, что мы слабы, пока не перестанем им нравиться, известны предшественники в более интересном смысле: минезинегры Константин Беляев и Аркадий Северный, маэстро Кроули и товарищ Ла Вэй, визионеры-стахановцы Лафкрафт и Жан Рей, а из режиссеров-постановщиков Кеннет Энгер и Жан Ролен, плюс Марианна Фейтфул образца 60-ых, склонявшая Стоунз, и не только Стоунз, к небезопасным намерениям и замыслам.
У Георгия Осипова хватает наглости и вкуса не шарахаться от собственных желаний, как от подосланных шептунов. Об этом известно не только радиослушателям, но и тем, кто читал Джипси Джокера и других его литературных клонов в не самой кошерной прессе. Теперь и ваша очередь, хотя отказаться еще не поздно. У вас в руках 11 новелл. Число, так любимое Маринетти, и так пугавшее святого Августина, считавшего его вариантом чертовой дюжины на том основании, что оно переполняет полноту, воплощенную в десятке и обозначает преступную избыточность.
Все тексты Осипова это переводы. – С какой мовы? – спросите. С языка обособленной, читай: помехоустойчивой, персоны на суржик аборигенов вивария, наследственно страдающих межполушарной асимметрией и в геополитическом, и в психолингвистическом, смысле. Отсюда в этой книге столько непереводимых заклинаний, вызывающих непроизвольное шевеление мглистого ила во внутричерепных омутах приплясывающих фигур. С языка внутреннего джихада. Один из псевдонимов Гарика вполне может оказаться реальным именем добровольца из движения Талибан или джинна из «Тысячи и одной ночи». Особенно прописаны эти партизанские дневники тем, кто отравлен голосами с оккупированных территорий, ищущей молодежи, собирающейся в склепах отцов своих, видных диссидентов, или, на худой конец, знатных битлофилов сопливой оттепели, да не соблазнится их мозгом туалетная кукушка, целующая сзади в затылок во время калоотправления («Ночь Лемуров»).
Читатель, к Азизяну! Да не оставит вас этот сквозной герой, демон провинциального вольнодумства, пропущенный даже Виром в «Бесовской псевдомонархии», и проведет, подобно экскурсоводу, клюнутому в затылок вышеназванной птицей, по всем одиннадцати комнатам. Комнаты же населены человекоподобными и не очень воспоминаниями о закате великой эпохи, аллегориями вырождения, слепой селекции и заразного предательства своих видовых достоинств, в комнатах царит аромат имперской эротики, не какая она нужна тоскующим пораженцам, а какая она бывает. Всё это с этнографической, чтоб не сказать, анатомической дотошностью путешественника, ошибшегося этажом и гуляющего в затерянном мире воспоминаний — «ложных», но более важных, чем «реальные».
Господствующему повсюду псевдоморфозу т.е. изнурительному закосу под «цивилизованные стандарты», Осипов противопоставляет садистский инстинкт чистоты – тел, белья, воздуха, языков и стилей, без зловонного и искажающего лицо смешения, без которого, по не столь уж порожней мысли метафизических мазохистов, нет и Её Величества так называемой Реальности. Как тут не вспомнить об эстетическом каноне украшения мира через уничтожение лишнего или о каторжанине Мэнсоне с его поправкой: «Не убийства, а закапывание трупов».
Совпадения, как водится, не случайны, даже автором не запланированные, а если кому из прототипов и икнется в том же «Стереорае», в любом случае, полученные из них образы надолго переживут их самих в вольерах осиповского физиолога, даже если это образы необратимо раскисших тел или особей в терминальном состоянии, так что вопрос, которые теперь имеют больше прав на реальность.
Однажды под асфальтом, в служебном чулане «Стереорая», месте вавилонского обмена звуков на деньги, Георгий молча протянул мне листок с детским, но убедительным рисунком. Девочка в возрасте, который Фрейд называл генитальной фазой детской сексуальности, правда, больше похожая на временно одушевленную куклу, забавлялась своими игрушками – виселицей и гильотиной, используя родителей в роли экспериментальных организмов. «When Mr. Satan knocks at My Heart’s Door… » — аккуратно, как в прописях, было выведено ниже и, возможно, поэтому Джокер ничего не говорил. Один глаз его темнел, как дуло, а второй рдел угольком, и лицо стало на вид, как раскаленное железо. Передо мною был неблагонадежный ангел в музыкальном подвале, переделанном из бомбоубежища, рядовой армии истребителя Азраила, которому ни к чему подниматься отсюда навстречу шинам и подошвам. Кому надо, те сами спускаются к нему под асфальт. Возможно, катафалк с азизяновым дядей, поклонником молодого Холидея с твистами, уже подруливал ко входу.
Сила левой руки. Телемизм – слово, которое очень часто употребляется, но ни пса не объясняет ни в жизни графа, ни, тем более, в его сочинениях. Не берусь судить, какой именно рукой они написаны. Преступление готовится обществом, а преступник его всего лишь совершает. Но не о всяком преступлении можно так сказать. Текст готовится нами, автор его всего лишь пишет. Но не о любом авторе и не о всяком тексте можно столь уверенно выразиться. Проверьте, не подстерегают ли вас одиннадцать исключений?
Январь 00-ого года
Алексей Цветков 