1. Возможно
Для гностика общепризнанные сведения, да и сама генеалогия фантазмируемого нами сознания, где эти сведения хранятся, – злокачественная условность, штрихкод, наносимый системой на свой двуногий товар.
Возможно всё! Возможно, читатель, сейчас ты в той самой сказке из «Тысячи и одной ночи», где хищные существа, опоив вином путешественника, прыгают ему на шею и поселяются там, используя вас как простейший механизм для своих каждодневных нужд. Возможно, до сих пор не закончился девятый век от рождества, а все эти компьютеры, наркотики и глобализированное клонирование овец есть просто морок, направленный на вас несколькими умельцами с одним им понятной целью. Или вся современность – морок, адресованный тебе лично, дабы окутать сетью многоэтажного сна и заморозить твои поиски Грааля.
Если всерьез допустить подобное, совершить первый акт саботажа против системы истолковательного насилия, то и сам «единственно реальный» девятый век или сказка о Синбаде окажутся не более настоящими, чем «напускная» вселенная.
Система истолковательного насилия предупреждает, что подобные допущения заведут вас в тупик. Но поэтическому террористу эта практика позволяет остро почувствовать, что такое «майя» – иллюзорный характер так называемой «реальности», внутренняя пустота любой, транслируемой на вас, как непосредственной, так и знаковой, информации. Майя – атмосфера для движения сансары т.е. для продолжения мучительных, многообразных и неосознанных превращений всего во все, как в мультфильмах про пластилиновую ворону и прошлогодний снег. И распознав майю как дефект собственного зрения, искажение, порчу, паразитирующую на вас, вы отныне убедительно осведомлены о себе, как о чем-то первичном и отрицающем хищную иллюзию. Эта осведомленность – путь, уводящий из снящегося «бытия». Глубокая и почти не выразимая осведомленность, как спасительная тропа туда, где оппозиция «истина—иллюзия» наконец-то исчезает, как, впрочем, и любые другие противопоставления.
Мы проходим сквозь майю, как через металлоискатель в аэропорту. Тот, у кого нет с собой лишнего, минует это заграждение легко и поднимается в самолет с красивой надписью «Veritas» на борту. Глядя на эти буквы, восходящий по трапу не читает и не складывает их вместе в своем сознании, потому что знает цену всем условным обозначениям и больше в них не нуждается. Самолет разгоняется, отрывается от поверхности и, набрав высоту, растворяется в небе во всех смыслах этого слова. Он не прилетит никуда. Из этого аэропорта только взлетают, никто не приземляется. Каждый рейс тут гарантированно угоняют поэтические террористы.
Преодолевший гравитацию окружающего нас обмана становится для остальных, влипших в сансару, существ «небом», чем-то вроде зеркала, в котором они находят свой подлинный, спасенный облик. Именно поэтому сутры, доставшиеся ученикам от Будды, столь противоречивы – Будда вообще ничего не говорил, бесконечно удаляясь по дороге внутрь себя. Они смотрелись в него, как в колодец истины и получали ответы в виде собственных спасенных отражений, ответы бодхисаттв, протянутые слепому настоящему из разбуженного будущего.
Возможно всё. С этой спасительной мысли начинается настоящий спуск внутрь. Таков первый шаг гностической практики. Шаг второй: условно всё, кроме твоего выбора.
2. Первые, вторые и третьи.
В любой исторической ситуации, зафиксированной архивом, чем бы мы эту ситуацию не считали, наваждением или реальной генеалогией современности, отношение людей к бесконечным сансарическим превращениям т.е. к судьбе пластилиновой вороны, остается одним и тем же. На основе этого отношения люди делятся на три неизменных типа, границы между которыми, конечно, проницаемы и нередки случаи перехода человека из одного типа в другой. Ниже они расставлены согласно наиболее опасному пути движения личности.
Первые. «Соматический тип» у гностиков. Система.
К первому, соматическому типу относятся те, кто включен в сансару и не отделяет себя от неё, т.е. чистый пластилин, запретивший себе или даже не пытавшийся смотреть на свою судьбу извне. Интеллектуальный уровень и общественное положение людей этого типа (как и двух нижеописанных) может быть любым, речь вовсе не идет о неких «невеждах» или пресловутом «быдле». Наоборот, нынешняя социальная и экономическая иерархия во всех её вариантах преимущественно укомплектована людьми соматического типа, из них вербуется бюрократический и менеджерский каркас системы. В недавнем прошлом высшим достижением такого человека считалось узловое положение на каком-нибудь этаже администрации, но сейчас, пожалуй, на первый план выходит торговля, успешный бизнес. Паролями этого типа обычно выступают: реалистическая, начиная с ренессансных «открытий», практика в искусстве — непосредственная изобразительность, понимание не попавшего в изобразительный канон как «декоративного» (т.е. не обязательного), доверие к роли науки, морализм и социальный оптимизм любого оттенка, от рыночного или великодержавного до социалистического. Отвращение, порой агрессия к «отклонению», «уродству», «неоправданности», «безумию», «фанатизму» т.е. глубокая и бессознательная надежда на полезный стандарт внутри любого явления, выдает в этих людях их тайный ужас перед своим сансарическим положением, в котором они предпочитают не признаваться даже самим себе. Акцент на «здоровье», «предсказуемости» и «стабильности». Уверены, что субъект невозможен без определяющего его объекта. Декларируемая стратегическая задача – максимальный комфорт для воспроизводства своего вида, цивилизационного типа, народа, группы.
Вторые. «Психический тип» у гностиков. Культура.
Второй тип – «смотрящие на арлекинов» (вспомним Набокова) т.е. пластилин растревоженный и опьяненный своими наблюдениями, пытающийся с восторгом следить за вечными превращениями одних предметов, существ, ситуаций и явлений в другие. Люди этого типа предпочитают барочное и маньеристское («постмодернисткое») искусство, произвольную личную мифологизацию всего на свете (жанр «телеги»), творческую фальсификацию, иронию по любому поводу, удовольствие от коллажирования разных фрагментов и еще большее удовольствие от того, что представители двух других типов в силу своей «ограниченности» (первый) или «фанатизма» (третий), не замечают или драматизируют двусмысленность нашего присутствия в так называемой «реальности». Ужас перед «уродливым» перемешан в них с его притягательностью, поэтому, в их сознании одни и те же вещи выступают то как «чудовищные» и «опасные», то как «волшебные» и «спасительные». В науке этот тип предпочитает не открытия, а детали и курьезы, а к социальным вопросам относится с декларируемым равнодушием, возмущаясь и апеллируя к кому-либо лишь в случае угрозы «диктатуры» или «анархии» (и то и другое мешает им мудро улыбаться, «диктатура» ассоциируется с первым типом, «анархия» с третьим). Смех так необходим вторым, чтобы чувствовать себя хозяевами положения, не обладая при этом экономическими и административными ресурсами первых. Именно второму типу принадлежит идея: смеется всегда выигравший над проигравшим, даже если снаружи все выглядит иначе. Поэтому вторые стараются смеяться как можно чаще, порою несколько сдавленно, без повода и через силу. Надо признать, что именно этот тип играет сегодня главную роль в воспроизводстве актуальной культуры. Основное занятие – различное лицедейство. Задача – чтобы не кончался карнавал, продолжалось шоу и т.п. Считают, что в любой ситуации нельзя точно выяснить кто объект, а кто субъект, а потому понятия эти спекулятивны. Популярный сюжет о том, что клоун может запросто оказаться душегубом, тайный намек на возможность перехода из вторых в третьи.
Третьи. «Пневматический тип» у гностиков. Восстание. Радикалы и поэтические террористы, ставящие целью избавить себя от пластилиновой судьбы. В отличие от первого типа, они не избегают сведений об абсурде сансары, но, в отличие от второго, они не испытывают кайфа от созерцания сансарических судорог. Чем меньше ты являешься «пластилиновой вороной», тем больше ты являешься тем, кто её лепит, не потому что тебе нужно её лепить, а потому что там, где существо перестает быть тварью, оно превращается в творца.
По каким признакам опознается третий тип? Крайне авангардные, провокационные и трансгрессивные формы искусства, вплоть до «идолоборчества» т.е. ликвидации искусства в «ренессансном» или аристотелевском («мимесис» – подражание) понимании, до попытки окончательно покончить с изобразительным рабством в творчестве, всерьез разотождествив свою деятельность с противостоящей этой деятельности «реальностью». «Контрреализм» — один из любимых паролей. Проверка объективных «научных» знаний личной психотехникой. Социальный радикализм и антисистемность, меняющая политический оттенок в зависимости от актуальной ситуации. Склонность к обособлению от остального общества (т.е. от первого и второго типов) в закрытые или полулегальные субкультуры, секты, братства, ордена, клубы. Уверены, что возможен субъект без объекта, но невозможен объект без субъекта. И вообще, объект невозможен, он – кот в мешке, маскирующая кого-то иллюзия. Перманентной победой для людей этой категории является вовсе не признание их установок как доминирующих, но совершенно другая реакция: перманентный ужас первых перед «заговорщиками» и «антисистемой» и завистливый восторг вторых, как правило, заимствующих энергию и копирующих манеру «радикалов» и «подполья», чтобы вечно продолжать свои игры. Одной из таких игр и является «политическая революция» т.е. узурпация искусства третьих первыми и вторыми.
Пропорция численности и влияния трёх типов постоянно меняется, но их базовые характеристики и отношения друг с другом всегда остаются прежними. Все три, каждый – собственными способами, стремятся к максимальному распространению своей «веры». В последние века, первая партия держит цивилизационную систему, вторая – воспроизводит культуру, а третья – активно противостоит им, никогда не прекращая свою партизанскую деятельность как на системном («экстремизм»), так и на культурном («андеграунд»), уровнях, выполняя работу основного внутреннего раздражителя. Эти же три типа непрерывно конкурируют в любом человеческом сознании, но равновесие между ними невозможно. Всегда, будь то отдельное сознание или целое общество, один из троих доминирует и возможны лишь подчиняющие союзы победителя с остальными.
Исторический пример: катализатором русской революции 17-ого года были люди третьего типа, от политических подпольщиков до экстатических сектантов, однако, сталинская машина методично выкосила их везде, где смогла обнаружить и в дальнейшей советской истории они проявлялись только в роли самых опасных диссидентов и лютых антисоветчиков. Модель Сталина, в реформированном виде просуществовавшая до 91-ого года, нуждалась исключительно в людях первого, «системного» типа, однако, начиная с «оттепели» 60-ых годов, внутри этой модели возникало все больше людей второго «культурного» типа. Именно люди второго типа, воспользовавшись энергией людей типа третьего (наиболее подпольного), похоронили советизм и завладели ситуацией в начале 90-ых. Путинский режим в такой оптике представляет собой попытку реванша людей первого, «системного», типа с тем, чтобы подвинуть людей второго «культурного» типа, чего нельзя, конечно, добиться, не нажав на людей третьего, радикально-гностического типа, потенциальных поэтических террористов, которые (от ваххабитов до лимоновцев и анархистов) «оборзели» после своей относительной легализации в эпоху формальной демократии. Еще раз оговорюсь, что внешняя политическая и вкусовая ориентация людей в вышеописанном раскладе мало что меняет. Чтобы истолковать их отношения и понять реальную природу их «парадоксальных» альянсов гностик прибегает к более глубокой, вышеописанной типологии.
Второй исторический пример: ставшие легендой «события 68-ого» и вообще «молодежная революция» тридцатилетней давности на Западе, развивалась по несколько иной схеме. Кашу, как всегда, заварили люди третьего типа, но воспользовались ей, в отличие от советского расклада, люди второго «культурного» типа, и относительный реванш «системных» людей первого типа происходит в нынешней Европе только сегодня. Почувствовав этот реванш, люди третьего, пневматического типа, вновь обострили ситуацию, породив «антиглобализм» в альянсе с людьми второго типа, которые так же начали ощущать потерю своих вчерашних позиций.
На этих примерах мы можем видеть, что люди второго и третьего типа временно объединяются против первого, сложнее найти альянс людей первого и третьего типа против второго. Случается, что люди второго типа сливаются с первым в ужасе перед радикалами (третий тип). Таким образом, второй, «компромиссный» тип, является самым валентным и максимально способным к выживанию, чем и вызывает презрение людей как первых: «неблагонадежная интеллигенция!», так и третьих: «продажная культура!». Именно вторых чаще всего обвиняют в предательстве: «системы» в одном случае и «восстания» в другом.
3.Относительность оптимизма.
В современных «антиглобалистских», а точнее, лево-радикальных, кругах, часто используется оптимистическая схема, в которой отождествляется «посткапитализм – постиндустриализм – социализм». Проще говоря, выражается надежда, что, миновав средневековую стадию силового принуждения и рыночную стадию принуждения экономического, общество переходит к самостоятельности и окажется в «царстве свободы», покинув «царство необходимости» если будут востребованы иные, репрессируемые ранее, стимулы активности человека. Более детализированная «психологическая» версия: развиваясь в своей истории, люди научаются все более эффективным способам контакта. От открытого доминирования одних над другими переходят к манипуляциям, от манипуляций к честному соперничеству, от честной конкуренции к партнерству и, наконец, к глубокому содружеству на основе осознания общих интересов. Последняя стадия, само собой, ассоциируется с социалистическим сознанием.
На всё это гностик ответит: вряд ли. Вышеприведенный оптимистический ход мысли, не смотря на всю «левизну», явно принадлежит первому, воспроизводящему системность, типу людей. Левый оптимизм смотрится убедительно до тех пор, пока мы игнорируем данную выше типологию и воспринимаем человеческое сообщество как сумму существ одного и того же выбора и целеполагания.
Онтологическому анархисту и гностику ближе левый пессимизм (Ги Дебор, Маркузе), констатирующий «общество спектакля» и «цивилизацию одномерных людей». Согласно этой, героической и экзистенциальной версии левизны, расклад не меняется, меняются только пропорции отношений между тремя типами. Каждый тип носит свою сверхзадачу внутри себя («разумный порядок» первых, «талантливый смех» вторых и «священный джихад» третьих). Экономическое принуждение, последовавшее за силовым, на глазах меняется новым способом контроля, «информационно-художественным», если так можно выразиться. У этого способа по отношению к предыдущим можно найти плюсы и минусы, но сами отношения не меняются. Эволюционируют, приспосабливаются, только инструменты отчуждения, меняются со временем способы привязывания нужных системе реакций к избранным ею стимулам.
Те, кого считают «осколками будущего» левые (и другие) оптимисты, всегда были и всегда будут противопоставлены системе (сансаре) и остальному обществу, как люди альтернативных стимулов и реакций. Выбор совершается нами в вечном пластилиновом настоящем, всегда одном и том же. Отказ от социотехники (секреты превращений, технологии манипуляции себе подобными, вожделенная тайна власти) в пользу социомагии (партизанская тайна освобождения от сансары и её законов, план побега) — вот главный, внешне заметный, жест людей третьего пневматического выбора, поэтических террористов. Восстание не нужно миру (т.е. организованной вокруг вас иллюзии) и обществу (т.е. организующим и украшающим иллюзию первым двум типам людей), но необходимо восстающим (третьему типу), как опыт антигравитации в гравитационном концлагере вселенной, как публичный акт спасения от пут общества. Таким образом, восстание имеет объективное воплощение в истории, но преследует сугубо субъективные цели – качественную мутацию самих восставших, все остальные «результаты» – лишь следствия такой мутации и не более чем намеки на её смысл.
В результате удавшейся мутации с поэтическим террористом происходит переворачивание прежней пропорции. Если в прежнем состоянии он, как и всякий человек, представлял собой темный пластилиновый комок со «случайной» искрой сопротивления и интуитивного партизанского знания внутри, то в результате спасительной травмы восстания он превращается в постоянный луч, направленный на окружающих, внутри этого луча прежняя «пластилиновость» почти незаметна как «случайная» пылинка. Если бы гностическая мутация могла быть объяснена отвлеченно, словами, без непосредственного в ней участия, то и восстание было бы поднимать незачем. Именно поэтому в языке восстаний преобладает апофатика («образ врага»), а не рациональная доказательность. В социальных лозунгах восстаний то же «переворачивание пропорций» выражается через переворачивание всей системы доминации внутри социальной иерархии («экспроприация экспроприаторов», «кто был ничем, тот станет всем» и т.п.).
4.Искусство.
Восстание обращается к нам на том языке, посредством которого мы в состоянии его расслышать. Агенты восстания, гностики, партизаны, третьи, обращаются к любой аудитории с учетом её лексики, используя термины фрейдомарксизма, ситуационизма, психоделии, киберпанка, национально-освободительного мифа, ислама, индуизма, буддизма и европейской теософии, стараясь перевести один и тот же сюжет на максимальное число современных языков. Третьи, знающие о невосполнимой недостаточности языка любой интеллектуальной семьи, всегда, говоря с другими, обращаются к их «высшему Я», Атману, заключенному в каждом человеке. Их обращение это всегда оклик: «кончай ночевать!», кодовое слово, пароль, в случае успеха запускающий реакцию пробуждения внутри пластилиновой структуры и её сансарического «опыта».
Занятие поэтического террориста есть собирание, отслеживание отражений этого «высшего Я», никому отдельно не принадлежащего, но имеющего с каждым из нас особую секретную связь. Искусство гностика – выяснение «истинных имён», примет для продолжения пути к Атману, тому, кто является внешней стороной и первым проявлением Абсолюта, плененного в гравитационной тьме своим темным двойником, мрачным автором пластилиновых правил «реальности», Иодальбаофом, как называли его гностики в третьем веке.
Этому темному двойнику всякого субъекта, повсеместному объекту, князю мира, мы и обязаны своим невежеством, отчуждением, автоматизмом мышления, разделенностью с Атманом. Именно он царит в сознании первых, выдав себя за единственную сущность, именно он представлен в сознании вторых как перманентный шоумен и затейник все новых и новых иллюзионистских игр.
Именно против него направлена партизанская война третьих, «врагов космического государства».
Первые это послушные и беспроблемные дети Иодальбаофа, похожие на отца.
Вторые это дети, склонные к безобидному и шумному озорству под ногами этого идола идолов.
Третьи — потенциальные убийцы своего всемогущего и слепого «отца».
В общественном пейзаже Иодальбаоф воплощен в государственной власти и частном капитале. Его выражение на лицах банкиров и спецслужб, его голосом говорят чиновники и предприниматели, его печать стоит на всех «удостоверяющих» документах и ценных бумагах, его похотливой слюной написаны все законы, ему платятся все налоги и у него в кармане звенят ключи от всех тюрем. Так абстрактный гностицизм превращается в онтологический анархизм, а внутренний джихад оборачивается «активным художественным, политическим и экономическим саботажем».
Центральная проблема, решением которой в первую очередь и отличаются друг от друга религии, утопии, философские системы и идеологические проекты, это вопрос манифестационистского или креационистского мировидения. Проще говоря: либо реальность является проявлением, развертыванием, манифестацией принципа, начала, полноты, т.е. его продолжением и частным случаем, либо реальность создается её автором из ничего и не имеет с этим началом никаких общих точек и контактов. Как решает гностицизм эту проблему? Наша реальность является проявлением, но не изначального творца, а его темного двойника, мы же имеем шанс контакта именно с творцом, а не с двойником, и потому сражаемся против реальности, как против режима узурпации, оккупировавшего пространство с помощью своего однонаправленного времени. Внутри любого феномена онтологическому анархисту очевидна не одна, а две истины: истина системы и истина восстания, истина демиурга и истина спасения, истина гравитации и истина левитации. Историю гностик определяет как вечное напряжение, перетягивание веревки между этими двумя истинами. Единственной неоспоримой реальностью в этой истории для него является выбор одной из сторон. Поэтический терроризм это практическое подтверждение сделанного гностиком выбора, ответственность за базар.
Практика поэтических террористов — запрещенная партизанская тропа к Абсолюту, попытка к бегству, разотождествление с майей. Человек, действительно занятый искусством, догадывается о том, что искусство, как бы оно не называлось и не выглядело, бывает только одно. Это искусство поиска провокативных впечатлений, существ, сообщений, ситуаций. Выяснение истинных имён. Остальное – служба у Иодальбаофа т.е. не спасительный произвол, но рабское «реалистическое» выживания в «его» мире.
Гностик собирает коллекцию, промывает найденные сокровища в поисках Атмана, т.е. своего «высшего Я», (первого проявления Света Светов у гностиков). Большинство подворачивающихся старателю «материалов» его не устраивают, их приходится «доводить» через личное усилие, выделяя ту ничтожную драгоценную искру, неугасимую звезду вечной свободы, которая обязательно заключена в любом сансарическом существе, каким бы глубоким не было беспамятство этого существа. Эти созвездия мерцают для гностического зрения в мировой ночи слепого Иодальбаофа. Рассеянный, но не побежденный, свет внутри всех громоздких, тяжелых и удручающих игрушек демиурга. Успехом или провалом поиска и освобождения искр исчерпываются для поэтического террориста все взаимоотношения между «автором» и «материалом», отсюда аллергия на любые планы использовать плоды искусства в нынешней арт-иерархии. Искусство для третьих это не смех в темноте реальности, заранее купленный кураторами, но разотождествление с реальностью, вымывание из неё всего своего с последующей возгонкой найденного вплоть до «неузнаваемости» и «абсурдности» (словечки недовольного Иодальбаофа и его «обличенных властью» и «компетенцией» слуг). Великий (т.е. внутренний, поиск) и малый (т.е. внешний, разотождествление) джихад. Найдя и разотождествив, поэтический террорист предъявляет результат как пароль, условный сигнал. Ему подобные отзываются, остальные морщатся, отворачиваются, негодуют («системная» реакция первых) или, в лучшем случае, пожимают плечами («культурная» реакция вторых). Третьи, пневматики, герильерос на чужой территории, образуют временные зоны, ускользающие из пальцев Иодальбаофа. Искусство гностика — не подражание жизни, но демонстрация рассеянных в ней искр и собирание их в невыносимо яркое созвездие. Это созвездие и есть трансгрессивный результат поэтического терроризма, противостоящий рыночному «культурному продукту». Попав во временную зону, отведав партизанской практики, любой человек получает шанс побега, поэтому триумфом демиурга было бы вообще отказаться от ненадежных людей в пользу мира покладистых интеллектуальных машин, объединенных в корпорации и непрерывно торгующих друг с другом.
Пропаганда т.е. первые руками вторых, пытается сделать из партизанского гностического типа этаких «бацилл брожения», «антиэлиту», вечных носителей «энтропии», гумилевскую «антисистему». Но в гностической оптике «порядок», воспроизводимый и защищаемый системой, её «стабильность» оказывается стабильным ростом энтропии и порядком наследуемой из поколения в поколение сансарической деградации, всеобщего сна, дозволенной «свободой» внутри которого является только смех. Этот «порядок» стабилизирует власть и утверждает мрачные законы Иодальбаофа. Восстание случается, когда система уже не может воспроизводить даже саму себя, когда общий сон делается невыносимым и прорывается молнией откровения. Все восстания имеют выраженно противоэнтропийный характер, а восставшие совершают волевой антисансарический рывок, спровоцированный третьими и, как правило, поддержанный частью вторых против паникующих первых. Пресловутый «нигилизм» последовательных радикалов это знание о том, что внутри любой ситуации лежит темное «ничто» и эта тьма должна быть изгнана самовозгорающейся искрой, которая есть там же. Восстание – это массовый сеанс трансперсональной психотерапии, великий отказ от порядка, воспроизводящего смерть, воскресение и актуализация гнозиса, спрятанного от рождения в каждом — буквальное отрицание второго начала термодинамики в социальной жизни. Отказ от всех обязательств перед «князем мира» и расторжение всех контрактов с представителями его «порядка».
На каком бы языке поэтические террористы не говорили с вами, они обращаются сквозь вашу условную «личность» к Атману, высшей персоне. Для гностиков высшая персона предшествует вашей относительной «личности» и даже биологическому зачатию. Атман персонифицируется сначала в самом факте будущего человека, потом в его поле, генетических ресурсах, безусловных рефлексах, первичных навыках и т.д. Персонифицируясь по этим и многим другим признакам, вибрируя во все более широкой амплитуде, персона спускается все глубже в царство Иодальбаофа, практически забывая о своем изначальном происхождении.
«Революция» в первичном, астрологическом, а не нынешнем, прагматическом, смысле есть «возвращение звезды к её исходному положению». Восставший это личность, практикующая действенный анамнезис, воспоминание, его практика обращена назад, вначале к «инфантильным» (лексика власти и беспомощной бдительности Иодальбаофа) эмоциональным и смысловым утопиям детства, после к первичному земному опыту, родовой травме, внутриутробному положению, и, наконец, к всеобщему, не определяемому в здешнем сансарическом языке, «Я», к высшей персоне, Атману, вернувшись к которому, всякое существо окончательно и бесповоротно расстается с сансарой.
Окружающий нас мир – постоянно струящееся отражение Абсолюта, первичной причины мира. Именно поэтому, как и всякое отражение, наш мир полностью противоположен своей истинной причине. Сансарический пластилин есть максимальное отрицание Света. Эта трагическая противоположность воплощена в фигуре Иодальбаофа, первичного пластилинового шара, отца всякой неправды, капитала и власти, главного «реалиста» и «прагматика». В этой схеме «оригинал – отражение» не было бы ничего больше, если бы не человек и его сознание. Именно отражаясь в нашем сознании мир по принципу двойной зеркальности (т.е. второго отражения) приобретает вновь черты Абсолюта, хотя и не совпадает к ним. Отражение отражения еще не есть оригинал. Но отражение отражения ничем не отличается от оригинала. В этом парадокс практики поэтического терроризма. Нам дана спасительная возможность – способность отражать отраженное и тем самым восстанавливать внутри себя первичное торжество Света, вспоминать то, чего не было, возвращаться туда, где никто не был, восставать. Через наше сознание здесь парадоксальным образом вновь начинает присутствовать истинная причина и источник всего. И очистив в себе этот облик, совпав с ним, мы становимся свободны от всего здешнего: властных вертикалей, информационных потоков, художественных стилей и финансовых пирамид.
Алексей Цветков 